Вёшенское восстание

Первые столкновения с экспедиционными частями сделало отношение к пленным выборочным. Советская разведсводка 13 апреля – «Комиссаров и комсостав до взводных гонят в Мигулинскую, где их рубят»[255]. Затем так жестоко стали относиться ко всем без разбора. В апреле пошли сводки: «Пленных убивают на месте…»[256]. В конце апреля и особенно в мае, по воспоминаниям современников, пленных, содержащихся в Вёшенской, стали рубить систематически. Так был убит комиссар Сердобского полка, бежавший из плена, но заблудившийся в разлив на чужой лодке. Проводились «разгрузочные ночи» – из казаков гарнизона или ближайшего полка формировалась сотня, которая рубила специально отобранных ослабевших пленных. Называлось это – «отправить в Казанскую».

В мае 1919 г. белогвардейцы сообщали, что «в станице Вёшенской в настоящее время около 5000 пленных, употребляемых для различных работ»[257]. Когда же в начале июня повстанцы соединились с Донской армией, пленных, по воспоминаниям местных жителей, почти не было.

В момент соединения 7 июня в Мигулинской было захвачено примерно 1000 пленных, 700 из них, видимо, бойцы Кронштадтского полка, были порублены из-за их черных бушлатов[258].

На начальном этапе подавления у красных отсутствовало общее руководство, не было общей определенной задачи, что вызывало разобщенность действий. Экспедиционных войск было мало, на 10 верст фронта приходилось 500 бойцов. Между полками разрыв достигал 20–25 верст[259]

. Поэтому наблюдалось стремление частей не вглубь района, к очагам восстания, а к непосредственной связи между собой, на что тратились время и силы.

В результате красные части зачастую были растянуты в нитку, которой повстанцы противопоставили кавалерийскую завесу и в точке удара всегда имели перевес сил[260].

Многие экспедиционные части не были знакомы с методами партизанской борьбы. Так, 103-й Богучарский полк, опасаясь ночных налетов, ночами выходил из занимаемого хутора, ложился в цепь и ждал утра.

Сказывалось преимущество повстанцев в коннице: «Как общее правило, противник лобового боя не принимает, мы почти без препятствий занимаем хутора, в которых не находим ни одной живой души. Противник отходит и верстах в 10–15 балкой стекается и нас обходит большими силами кавалерии», – писал член ЦК Белобородов, посланный на подавление восстания[261].

Малочисленная красная кавалерия зачастую качественно превосходила повстанческую конницу, так как наполовину состояла из остатков старых кадровых полков российской императорской армии. В том же Камышинском дивизионе были бойцы, которые имели на счету 10 зарубленных (Свечников Владимир), Дмитрий Крылов в бою 3 (16) апреля зарубил троих повстанцев[262]. Но против этой кавалерии повстанцы применили тактику изматывания (такая тактика, кстати, предполагалась еще перед Первой Мировой войной против регулярной германской и австро-венгерской кавалерии). Командир Боковской конной группы Панунцев докладывал: «Не было ни одного случая, чтобы противник принял бой или конную атаку. Благодаря этому операции наши сводятся постоянно к тому, что мы погоняем бандитов по горам и балкам, да и возвращаемся к себе обратно, так как люди и особенно лошади сильно устают»[263]

.

Тактика выжженной земли давала сбои. Комбриг Богданов жаловался: «Идея идти одной колонной и все уничтожать на пути не нашла поддержки Антоновича (командир эксдивизии 8-й армии. – А.В.)… Когда я начал жечь хутора, т. Антонович потребовал от меня срочных объяснений о причинах этого, после чего я не решился подписать приказ об уничтожении хуторов. Скоро за этим последовал приказ Антоновича ничего не брать бесплатно в восставших хуторах, не губить имущества и т. д.»[264].

Сменивший Богданова комбриг Ораевский вспомнил опыт русско-турецких войн ХVIII века и предложил «коробочку» – каре. Пользуясь отсутствием боеприпасов у повстанцев, красная пехота попыталась в боевых порядках ХVIII века провести концентрическое наступление на центр повстанцев – Вёшенскую. Пожалуй, это была единственная тактическая «новинка» в ходе подавления Верхне-Донского восстания.

Две дивизии пехоты и почти дивизия конницы давили мятеж и не могли подавить…

Подавление мятежа. Романтика миссионерства. Самоотверженность первых христиан. Пожарища, сотни трупов, ненависть в глазах пленных, испуг в глазах детей, проклятия сквозь зубы вслед. Беспрестанные бои, засады, погони, разбитые дороги, грязь. Два месяца кровавые драки за обгорелые останки одного и того же хутора. Нет газет, мало продовольствия, нехватка патронов. Может быть, и плакали злыми слезами среди своих бунтующих солдат и враждебно настроенного населения… Жгли хутора и расстреливали пленных. («Во имя социальной революции», – сказал Ф.К. Миронов.) «Именем революции!» – кричали они и командовали: «Пли!» «Во имя революции», – твердили они сами себе, проходя по сожженным хуторам. Может быть, в глазах прошедших через это и цена революции неизмеримо возрастала?