Вёшенское восстание

Настоящий праздник начинался, когда мы с бабушкой уезжали на хутор к ее сестре. Дядьки мои, особенно двое младших, которые были всего на два и четыре года старше меня, изо всех сил старались, чтобы мне у них понравилось. И верхом скакали, и коней на спор на дыбы поднимали, и из самопалов стреляли. И наконец вытащили из хаты настоящее ружье и вверх пальнули, за что на следующий день старший брат лупил их чем попадя.

Отличались они большой любознательностью. Учились плохо, но был у них сундучок деревянный, где хранились потрепанные учебники истории, по которым еще предстояло учиться, несколько книг про казаков («Степан Разин», «Тихий Дон», «Кочубей») и вообще про войны и подвиги.

Вечера там нравились мне меньше. В центральной комнате полумрак. Все рассаживаются вокруг стола, на котором стоит керосиновая лампа, да и лампы из-за спин не видно. В других комнатах совсем темно. И на улице темень непроглядная, ни одного огонька. Ночь — так уж ночь.

Баловаться нельзя. Идет разговор. О чем? Бабушка с сестрой не виделись с 1933 г. по 1959 г. Об этом времени в основном и говорилось. О коллективизации, о «саботаже», о последней войне… Сожалели, что давно не были у брата Федора. Тот сохранил портрет отца, увеличил, на стену повесил. «Переказывал», чтоб старший из племянников приехал. Хочет он его рядом с портретом поставить: похож ли на деда?

О чем еще говорили? Не помню. Нудился я, бегать хотелось. Помню общий тон. Беды и несчастья воспринимались как должное. Как испытание на стойкость. Высшей доблестью почему-то считалось, когда казаки, «тягаемые» по судам и следствиям, упорно твердили: «Не был. Не знаю. Не видел. Никого не помню». Если и кляли кого, то местных «дураков», рвавшихся к власти по крови хуторян. Иногда проскальзывало удивление: «Его-то за что? Он ведь в красных был».

Потом уже, работая в архивах, натолкнулся я на один документ, который много мне объяснил. Была то сводка о настроении местных жителей. А местные жители говорили: «Мы проиграли войну. Что поделаешь? Надо терпеть». Дескать, сами виноваты. Надо было лучше воевать…

Ну а тогда горела на столе лампа. Женщины говорили, «дядюшки» мои сидели молча и сосредоточенно перед собой смотрели, и как только я начинал елозить по лавке, бабушка клала мне на голову ладонь и говорила: «Тихо… тихо…», а потом добавляла слова из старинной казачьей песни: «Тихо ехал казак над рекою. Молодой донец-донец. Пистолеты его заряжены, весь мундир его в пыле…»

Вернемся к нашей истории. Как только Директива прибыла на Юг, местные партийцы надавили по своей линии: