Вьётся нить (Рассказы, повести)

— Что это значит? Куда вам идти?

— Раньше или позже меня все равно схватят. Так чего ради мне и вашу жизнь ставить под угрозу?

Я слушаю ее, а у самой голова кругом. Думаешь, это была наша первая размолвка? Тебя, конечно, удивляют мои слова: о чем пререкаться, когда жизнь висит на волоске? Но, представь себе, неурядицы все же возникали.

— Покажите мне вашу продуктовую карточку, — попросила однажды Дина. — Я еще не видела немецких карточек.

Я удивилась: что это ни с того ни с сего? Но возражать не стала, показала ей мою карточку. Она ее долго рассматривала, изучала, потом молча вернула мне.

Это было ранним утром. Мы могли позволить себе перекинуться несколькими словами или на рассвете, когда город еще спал, или поздним вечером, когда город уже спал. Да и разговоры наши — одно название. Как глухонемые: больше руками, чем словами… В тот день мы были в доме втроем: Дина, Симочка и я. Дина своим легким шагом пересекла комнату и прямо к комоду. Выдвинула верхний ящик и так же тихо задвинула его. Взялась за второй ящик — что-то перебирает в нем, считает. От комода — к шкафу. Открывает дверцы, прикидывает что-то.

— Сегодня же пойду в деревню, выменяю несколько простынь, — заявляет Дина, а у меня голос срывается:

— Дина, бог с вами… Вы же понимаете…

— Что тут понимать? Подстригу волосы, подкрашу их марганцовкой. У меня сохранилось немного… Никому и в голову не придет, кто я такая.

— Я этого не допущу, — возразила я твердо.

Стою против Дины и пережидаю бурю. Пока Дина не остынет, и мне не будет покоя.

— Ах, вы не допустите? А я что же? И не человек вовсе? — и такая безысходность, такое отчаяние в голосе, что уж лучше буря. И я, поверишь ли, радуюсь, когда она с возмущением бросает мне: — В такое время только и заботы, что хранить мое добро! Как вам не совестно так обращаться со мной, Елена Максимовна?

Я дала Дине слово, что в дальнейшем не буду обходить ее в своих повседневных нуждах. Придется менять вещи на продукты — одна простыня моя, одна ее, одна наволочка моя, одна ее. Только к твоим да Верочкиным вещам мы договорились не прикасаться, как бы ни было трудно. Пусть дожидаются вашего возвращения. В глубине души я знала, никакие наши пожитки все равно нам уже не помогут. В ряду то и дело возникавших запретов вдруг оказалось, что начисто отменены всякие сношения с деревней. Не знала я только того, что скоро Дине, уже ничего не понадобится. Многие из ваших вещей до сих пор у меня. Что касается пакетика с марганцовкой, который я выманила у Дины, прикинувшись, что у меня болит горло, то всего лишь неделей позже она в отчаянии бросилась ко мне:

— От марганцовки что-нибудь осталось? Надо Симочке прочистить желудок. Быстрее!

Представляешь себе, что творилось бы с Диной, если бы она извела лекарство на свои волосы? Правда, марганцовка не помогла. Но она же надеялась…

Да, согласие между нами частенько нарушалось, И победительницей из наших схваток всегда выходила я. В нашем положении иначе и быть не могло. Дина понимала, что я не рада своему торжеству, что я стыжусь его. Она молодая, я — старая, но сила на моей стороне. Как бы то ни было, не мне же приходится скрываться. И Дина не обольщалась — вспыхивала, но вскоре одумывалась и уступала.

Однако то, о чем мы говорили вечером первого января, ничего общего не имело с прежними нашими размолвками. Я не узнавала Дину. Передо мной была белая маска, а не лицо. И такая категоричность… Я растерялась и обессилела перед ее решительностью. Чувствовала, что на этот раз никакие уговоры не помешают Дине уйти. Мне остается одно — оттягивать время.

— Ладно, — сказала я. — Вот придет Леонид — посоветуемся.

На белой маске вдруг появились признаки жизни. Но не мои слова ее оживили. Я даже не уверена, что они до нее дошли. Нет, Дина увидела меня. Увидела и всплеснула руками:

— До чего же вы осунулись! Я-то весь день валяюсь в постели, а вы работаете. Поешьте и ложитесь. Скорее. Да не смотрите на меня так, я не собираюсь бежать от вас тайком. Можете спокойно спать. Сегодня не уйду. Обещаю.

Подоспел Леонид. В первый раз с тех пор, как Дина перебралась к нам, мы вместе поели. Обычно она из своего убежища не выходила. Днем, когда мы были на работе, на наружной двери висел замок: никого нет дома — и весь сказ. Малейшая оплошность могла выдать. Дину и Симочку и — что кривить душой? — меня и моих детей заодно с ними.

Время между окончанием работы и сном мы — Верочка, Леонид и я, когда Верочка еще была с нами, — проводили в проходной комнате. Окно занавешено одеялом (это от нас требовали), а наружная дверь не заперта (это мы сами придумали). Голоса мы не понижали: если кто пройдет мимо, пусть, на всякий случай, слышит нас. Дом открыт для всех. Нам нечего таить от людей…

Первое января 1943 года. Каждая минута — ссадиной на сердце. Я задула лампу: пусть Дина думает, что мы легли спать. У нее ведь, само собой, было темно. Всегда темно. Я хотела тихонько переговорить с Леонидом. Но Дина позвала нас к себе.