Вьётся нить (Рассказы, повести)

— Испугался меня Коля, — сказала она. — Надо же, предупредил, чтобы я его не боялась… Во что мы все превратились… Я хочу с ним поговорить, хоть один раз. Попросите его зайти ко мне. Господи, разве я могу бояться Коли! Это он меня испугался.

С того дня я больше Колю не видела. Похоже, он нас нарочно избегал. Только когда заболел Симочка, к кому же мне еще было обратиться? Я отправилась к Николаю.

— Вы ищете доктора? — спросила меня его соседка. — Уехал куда-то. Уже недели две, наверно.

Что мне оставалось думать? Не иначе, беда стряслась. Признаться, Леонид был очень встревожен исчезновением Николая. Я уверена, что он своего друга ни в чем не подозревал, но все-таки не мог избавиться от мысли, что лучше бы Коля не видел у нас Дины. Не дай бог, попал в гестапо. В непрерывном возбуждении (все время ходил с высокой температурой), Коля не знал меры ни в чем, забывал о всякой осторожности. В городе свирепствовала дизентерия, и Николай носился из дома в дом и проклинал оккупантов, не стесняясь в выражениях. Поди знай, что он со своим туберкулезом пробьется через линию фронта и будет все годы войны работать не покладая рук военным врачом. Коля пишет, что свежий воздух излечил его: пока он добирался до регулярных частей, он некоторое время врачевал в лесу у партизан. Но он сам напишет тебе обо всем подробно. Сейчас он работает в военном госпитале в тылу, о чем ты можешь судить по его адресу.

Твоя Е. Ч.

Приехав в родной город в четыре часа дня, Гурвич сразу направился к Чистяковым. Елена Максимовна встретила его со свойственным ей спокойным радушием. Ее фигура сохранила прежнюю статность. В осанке все то же достоинство и независимость. И хоть письма Елены Максимовны вовсе не свидетельствовали об уравновешенности и хладнокровии, Борис порадовался неизменности ее облика. Она была все той же, его любимая учительница. И все-таки постарела Елена Максимовна. Это сразу бросалось в глаза. Нет, в ее лице не было той изможденности, которую ожидал увидеть Борис. Щеки были даже румяными, но с болезненным оттенком. В том, как Елена Максимовна хваталась обеими руками за его руку, чувствовалась беспомощность старости. Будто она в этой, еще молодой мужской руке искала опоры для себя. А движения ее, которые вспоминались ему такими уверенными и точными… Елена Максимовна наклонила чайник, чтобы налить гостю чаю, но ее рука внезапно начала мелко дрожать, и на белой скатерти расползлось коричневое пятно. Елена Максимовна пятна не заметила. Ну, разумеется, она ведь жаловалась на зрение. Что письма?.. Из писем извлекаешь обычно то, что в данный момент существенно для тебя самого. На расстоянии чужое несчастье кажется крохотным ручейком, особенно когда твое собственное глубоко, как море. Жена, ребенок, мать, брат… Пожалуй, это поболе, чем одна дочь. Но поддается ли арифметике человеческое горе?

Борис не успел поднести ко рту горячий стакан, как раздался стук в дверь.

— Леонид! — обрадовалась Елена Максимовна и пошла открывать.

Мгновение спустя Леонид и Борис, оба рослые и крепко сложенные, схватились за плечи, немного отступив, чтобы лучше рассмотреть друг друга. Тот, кто знал их в юности, увидел бы в этом жесте что-то вроде дружеской потасовки. Тут же школьные товарищи переменили позицию. Они крепко обнялись и трижды расцеловались.

— Молодец Борька, — радовался Леонид, все не выпуская Бориса из объятий, — ничуть не изменился.

— И ты, Леонид… — Борис запнулся, невольно отметив про себя: «И впрямь усики…» — И ты, Леонид, все такой же.

Борис сказал это вполне искренне. Но в то же время какой-то дьяволенок нашептывал ему: «Чересчур красивый мужчина». А второй, с сомнением: «Красивый? Но что-то изменилось в лице. Какое-то оно широкое стало и плоское…» Два черных дьяволенка — как могла тень от них не упасть на лицо Бориса? Не зря он почувствовал во, взгляде товарища вопрос и беспокойство.

Снова стук в дверь. На этот раз открыл Леонид. В комнату вошла молодая девушка. Леонид, сразу подтянувшись, сдержанный и корректный, остановился за ее спиной.

— Это Борис Гурвич… — и, будто не найдя подходящих слов, чтобы представить девушку, не очень ловко проронил: — Будьте знакомы.

«Вот оно что, влюбился наконец», — подумал Борис и приветливо пожал протянутую ему узенькую кисть.

— Садитесь к столу, — Леонид подвинул девушке стул.

Она села, на свое место вернулся и Леонид, а за ним Борис, поднявшийся навстречу девушке. С ее появлением в комнате будто повисла пелена печали. Лицо девушки сияло поразительной красотой. Такая красота не может не смягчить душу. При виде такой красоты кощунственно звучит слишком громкий голос, малейшая несдержанность кажется развязностью. Особенно поразили Бориса глаза девушки, юные глаза с яркими коричневыми зрачками, но смотрели они будто сквозь облако. Казалось, они тяготились собственным светом, силясь унять его.

«Странная встреча. В городе, который был «Judenrein», — подумал Борис, а вслух произнес: