Вьётся нить (Рассказы, повести)

— Николая изводили дурные предчувствия, — произнесла Елена Максимовна своим хорошо поставленным голосом, — но все же он не мог себе представить, что подвергнут уничтожению психически больных.

— Николай — врач, — подхватил Борис, — как же он мог представить себе такое? Если человек родился евреем, от этого уже не вылечиться — каждому ясно. Но ведь умалишенных, случается, излечивают? Значит, у такого неполноценного остается шанс перейти в категорию несколько менее неполноценных. Зачем же его убивать? Просто у немцев терпения не хватало ждать, когда безумный станет разумным. Кажется, такие методичные да аккуратные, а терпения всегда не хватает: все «schneller» да «schneller».

— Вот и проигрывают все войны! — заметил Леонид. — Мастера перемахивать через первые барьеры, а к финишу приходят с вывалившимся языком.

— Помнишь Игната? — обратилась Елена Максимовна к Борису, тем самым заставив его перестать метаться по комнате. Спросила, будто продолжая спокойно текущий разговор. — Ну, белолицего цыгана Игната? Он уцелел благодаря Николаю. Переписал на Игната лечебную карточку умершего шизофреника. И двух наших офицеров таким же образом прятал в больнице. Скрывал их до того момента, пока каждая «история болезни» не превратилась в смертный приговор. Правда, Игнату и одному из офицеров удалось бежать.

— А как же персонал больницы? Все на это шли — прятать офицеров, цыгана?

— Персонал? Да кто уж там оставался? Доктор Николай Добрынин, медицинская сестра Нина Зябликова и санитар Леонид Чистяков.

— Леонид? — не поверил своим ушам Борис. — Санитар в сумасшедшем доме?

— Завод был разрушен. Один остов зиял… А если бы завод и уцелел, разве Леонид пошел бы инженером к оккупантам? Да и долго ли ему пришлось быть санитаром? Леонид от меня некоторое время держал в тайне, что это уже в прошлом. Только когда я хотела позвать Николая к Симочке и узнала от соседки, что его уже несколько недель нет в городе, Леонид был вынужден сказать мне правду. Больницу ликвидировали в том самый день, когда мы провожали Верочку. Так что в больнице до самого ее уничтожения из «персонала» оставалась только Нина. И она, восемнадцатилетняя, одна-одинешенька, выдюжила и еще придумала способ, как спасти Игната и того офицера. Второй был болен тяжелым воспалением легких. — Елена Максимовна помолчала и, улыбнувшись, завершила свой рассказ: — А вот и романтические превратности войны: Игнат и Нина теперь муж и жена.

Леонид — санитар в психиатрической больнице… На полных губах Бориса появилось столь естественное для них выражение доброты. Незнакомая девушка потянулась к нему и серьезно, без тени улыбки, сказала:

— Вот так другое дело! За ваше здоровье! — Она поднесла к губам рюмку, к которой до сих пор так и не прикоснулась. Их взгляды встретились. У Бориса сжалось сердце: «Бог мой, как она смотрит! Какие кошмары запечатлелись в этих юных глазах, какая мука заставляет их все время гасить собственное сияние?»

Пристыженный, он подвинул к себе стул и снова сел к столу. Стены комнаты, которая в минувшей жизни подарила ему столько счастливых часов, будто сдвинулись, чтобы принять его в себя. Он ощутил себя вернувшимся в теплое, насиженное гнездо и наслаждался этим ощущением. Потянулась незамысловатая домашняя беседа — из тех разговоров без начала и без конца, возникающих между близкими людьми, которые давно не виделись. Сердца переполнены, каждому хочется сбросить с себя часть собственной ноши или, наоборот, взять на себя хоть маленькую толику чужого бремени… Последнее встречается реже.

Эти четверо не поднялись бы, наверно, от стола до поздней ночи, если бы вдруг не погас свет. Елена Максимовна нашарила руками коробок спичек на комоде и зажгла низенькую керосиновую лампу.

— Опять электростанция шалит… Что ни вечер… — оживился Леонид, будто фокусы электростанции были специально предназначены для развлечения тех, кто ни того ни с сего оказывался в темноте.

Елена Максимовна принялась уговаривать Бориса, чтобы он переночевал у них. Не идти же ему в эту первую ночь к себе — в темный, нетопленный дом!

— Хорошо, — согласился Борис. — Только взгляну.

Елена Максимовна дала Борису ключ от его квартиры и небольшой огарок свечи. Нерешительно спросила:

— Можно мне с тобой?

— Вам? Конечно.

— Извините, Борис Львович, — обратилась к нему и его новая знакомая, которая за все эти полтора часа обронила лишь несколько считанных слов. Только переводила глаза с одного на другого. И каждый раз взгляд Леонида с нежностью следовал за ее взглядом. — Извините, может быть, вы и мне позволите?.. Я… Мне хочется пойти с вами.

— Не стоит, Дита, — робко вмешался Леонид. — Пусть одна мама… А я вас тем временем провожу домой.

Борис, поглощенный какой-то мыслью, медлил посреди комнаты. И отозвался вовсе не на тот вопрос, который был ему задан.

— Как вас зовут, Дита? — спросил он. И, усмехнувшись нелепости своего вопроса, добавил: — Я имею в виду ваше настоящее имя… Полное…

— Меня зовут Юдифь. — И четко произнесла по-еврейски: — Юдес, если угодно.

— Идемте, Юдес, идемте все…