Виражи (СИ)

Зазвучало вступление песни Григория Лепса, которая повсеместно звучала на побережье, но здесь, в замкнутом пространстве, звуки проходили сквозь кожу, сквозь сердце, сквозь душу:

В старом парке пахнет хвойной тишиной,

И качаются на ветках облака.

Сколько времени не виделись с тобой,

Может, год, а, может, целые века . . .

Похоже, что Андрей вложил всю душу, всю страстность в само исполнение песни:

На-та-ли! Утоли мои печали, Натали. На-та-ли, -

вдохновенно пел Андрей, а у нее непроизвольно из глаз струились слезы, растапливая ожесточенное, скованное страданиями сердце. Душа распахивалась навстречу этому голосу, который звал, признавался в тоске, сожалел об утраченном. Андрей пел, выворачивая душу наизнанку, а Наталья, поддавшись чарам, магии слов, замерла, вслушиваясь в каждый слог, в каждую ноту. И казалось, что все на этой земле было иллюзией, и только в замкнутом пространстве свершалась немыслимая феерия чувств – радости и тоски, любви и сожаления, раскаяния и надежды. Когда отзвучали последние ноты, повисло звенящее молчание: от неловкости, от невысказанности, от испуга, от неверия в то, что в данную минуту свершилась тайна, которая была предначертана небесами.

Наталья вздрогнула, когда теплая ладонь накрыла ее руку, а тепло побежало волнами по телу. Она не ожидала такой реакции. Как она отвыкла от этой сладостной неги, которая пыталась затопить все ее нутро, взять в полон от волос до кончиков пальцев.

- Почему ты не сказал мне, что узнал меня? – спросила шепотом Наталья.

- Ты думаешь, я понял это? Только когда ты запела, я смог разглядеть твое лицо. Ты же меня не видела, а я не мог оторвать от тебя глаз. И верил, и не верил. Наташа, я мало верю в чудеса. Жизнь заставила меня стать приземленным человеком, но то, что произошло сегодня, иначе, как чудом не назовешь. Ты со мной согласна?

- Да. Просто невероятно. Сама не могу поверить, Андрей. Ты прости меня. . .

- За что, глупенькая?

- За все. Сама не знаю, за что, но я чувствую себя виноватой перед тобой!

- Что ты говоришь, Наташа? Ты знаешь, я давно забыл, что значит ощущение счастья. Такого простого и земного. А сегодня Бог меня вернул в юношеские годы, когда сердце бьется чаще, а душа ждет волшебства.

- Я тоже почувствовала сказку, - согласилась с Андреем Наталья. – А сколько времени сейчас?

- Четвертый час. Скоро уже рассвет. Не желаешь встретить его у моря?

- Не сегодня. Нельзя же еще больше наполнять душу, когда эмоции уже плещутся через край.

- Ты права. Но можно тебя попросить еще об одном одолжении?

- Каком?

- Спой мне еще одну песню. Любую. Я хочу услышать твой голос.

Наташа смутилась. Она понимала, что песня, как любовные сети, затянет сердце Андрея, опутает чарами. А что дальше? Нужно ли Наталье это? Она была как в чаду, как будто ее опоили, одурманили этой волшебной ночью. Но, будет день, взойдет солнце, и развеет чары, которыми сейчас наполнены душа и сердце. Что делать?

- Пожалуйста, - тихо попросил Андрей.

Она взглянула на него и слегка кивнула головой. Отказать не посмела. Выбрала песню Пугачевой «Ты» и слегка вздрагивающим от волнения голосом запела:

Ты, я знаю, ты на свете есть.

И каждую минуту

Я тобой живу, тобой дышу

И во сне, и наяву . . .

Когда была поставлена точка в песне, пропета последняя нота, Андрей склонился над ней, проник своим взглядом в ее глаза, как будто здесь, в темноте, пытался разглядеть ее душу, а потом коснулся губами ее губ. Дыхание замерло в горле, а в мозгу взорвались миллионы искр. Наталья принимала эти теплые, чувственные губы, пила сладость и утопала в волнах блаженства, которое накрыло ее с головой. С трудом Андрей оторвался от нее.

- Я так тебя хочу, Наташа. Но . . . не здесь. Не сейчас. Не могу позволить лишнего себе. Ты права. Эмоции через край. Душа переполнена, оглушена, а сердце в смятении. Надо все разложить по полкам, чтобы понять, как жить дальше. Поехали, я отвезу тебя.

- Хорошо, - ответила Наташа, отстранившись от Андрея.

Он выпрямился. Стал опять отдаленным. Чужим. Очарование вечера было смято. Мотор загудел, прогреваясь. Оба молчали. Любое слово было лишним, потому что слишком были ошеломлены. Оба.