Виражи судьбы, или Встреча в Америке

Она прошла дальше и села рядом с Веркой Былинкиной, существом серым и безответным, которое никогда не в состоянии было бы сказать ни «нет», ни «да», даже если стоял вопрос жизни и смерти. Усевшись рядом с Веркой, Анжелика достала свои тетрадки и углубилась в перевод из Голсуорси, который нам задали. Кольцо с бриллиантиком изрядного веса поблескивало у нее на пальце. Не заметить его было сложно, и все сделали соответствующие выводы о том, почему мы с Анжеликой больше не вместе.

Весь курс, конечно же, дружно перевел глаза на нас с Катей, но не тут-то было. Я рассказывал ей что-то, уже и сам не помню, что, а она внимательно меня слушала и даже улыбалась, хотя я заметил, что она слегка побледнела. А потом…

…Потом просто-напросто вошел преподаватель, и все пошло, как обычно, если не считать того, что никакого перевода из Голсуорси у Анжелики на самом деле не было: она оказалась не готовой отвечать и схлопотала «неуд». А на следующий день Витьку, несмотря на то, что ему медведь на ухо наступил, взяли на работу в одну продюсерскую фирму местных масштабов, финансирующую начинающих певцов и разыскивающую новые таланты, и, увлеченные этой великой новостью, все совсем забыли про меня и Анжелику.

* * *

Мы сидели у догорающего костра. Было уже темно. По тлеющим черным углям пробегали искры, так что казалось, что перед нами не кострище, а груда жарко-красных самоцветов, которая отбрасывала отблеск на Катино лицо. Где-то рядом плескалась Волга, но ее уже не было видно. Катя сидела на бревне, на плечи ее была накинута моя куртка.

Ты говорила, что мы будем вместе.
Я в это верил, верила и ты.
Но ветер, что сметает все на свете,
Разбил любовь, надежду и мечты.
Простым стеклом — вот чем была моя любовь…

Я доиграл последние аккорды и посмотрел на Катю. Она сидела, задумавшись, глядя в никуда, словно там видела что-то, что не мог увидеть я. В этот момент у нее было необычайно взрослое лицо, как будто она успела пережить то, что не переживал я. Моя взрослая маленькая Катя!

— Ну как? — спросил я.

Катя помотала головой, словно избавлялась от каких-то неприятных одолевших ее мыслей, и улыбнулась мне.

— Знаешь, ты прекрасно поешь, — сказала она, продолжая улыбаться. — Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты станешь известным певцом.

Я сделал вид, что ужасно обиделся:

— Кем? Это известным-то певцом? Значит, мне придется скакать по сцене и орать: «Ты отказала мне два раза, не хочу, сказала ты. Вот такая вот зараза — девушка моей мечты!» Ты мне прочишь такое будущее?

Катя рассмеялась, и я, не удержавшись, рассмеялся тоже.

— Так и представляю тебя скачущим по сцене и орущим именно эти слова, — сквозь смех сказала она. — Знаешь, думаю, ты никогда мне не простишь мой подарок тебе на день рождения. Моцарт! Ну надо же! — Она уже почти утирала слезы от хохота. — Ну откуда мне знать, что музыку ты понимаешь совсем не так, как я? Нет, — она вдруг стала серьезной. — Просто когда я говорила про известного певца, я хотела сказать, что ты очень хорошо поешь. Не знаю, как это описать, мне слов не хватает, но когда ты пел эту песню, у меня в душе будто перевернулось что-то.

Она вдруг потянулась ко мне и спрятала голову у меня на груди.

— Что с тобой, маленькая? — удивился я.

— Сама не знаю, — ответила она глухо, не поднимая головы. — Просто когда ты пел про недолго любимых и разбитые объятья, я вдруг подумала про нас с тобой, и так стало страшно. Вдруг и у нас получится также? Сегодня мы любим друг друга, а завтра что-нибудь случится, и наши объятья разобьются?

Какими все-таки трусихами бывают эти девчонки! Из-за песни расстроиться могут, из-за отскочившей набойки на каблуке слезы льют! Я даже почувствовал что-то вроде раздражения. Иногда Катя становится такой сентиментальной, даже слишком, по-моему!

— Ну-ну, перестань, — пробормотал я, прижимая ее к себе еще крепче. — Вот видишь, я тебя обнимаю, и никто наши с тобой объятия не разобьет, поверь мне. Я твой, а ты моя, так что же нам с тобой еще нужно, правда?

Она подняла лицо, и я увидел, что оно мокрое от слез.

— Ну что такого могло с тобой случиться? — воскликнул я. — Скажите на милость, испугалась песни! Тебе самой-то не смешно? Ну, хватит, не плачь, — сказал я уже совсем другим тоном, поняв, что шутки тут ни к чему. — Мы всегда будем вместе, слышишь?

Я взглянул на ее приподнятое лицо, с красным отсветом от костра, на ее большие дымчатые глаза, глядящие на меня с доверием и надеждой. И снова, как в первый раз, наши руки сплелись, а губы встретились. Когда-то я сам — плохо ли, хорошо ли — сочинил эту песню. А сегодня, глядя в глаза Кате, я понял, что должен написать другую. О том, что мы ищем тепло друг в друге, о том, что мы вместе и нам хорошо вдвоем, и весь этот большой мир вокруг ничего не значит, когда рядом со мной есть моя любимая. И я просто не мог не сказать ей, оторвавшись на мгновение от ее губ:

— А знаешь, давай поженимся.