Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Меж тем Вирджиния «медленно, но верно» втягивалась в очередной, уже четвертый по счету кризис – как вскоре выяснится, самый в ее жизни тяжелый и продолжительный. Основная причина на этот раз – волнение, причем совершенно неадекватное, из-за романа «По морю прочь», который она, как выразился Леонард, «с изуверской интенсивностью» переписывала – последний раз, уже набело – в конце 1912-го – начале 1913 года, напечатав за два месяца 600 страниц. Пока роман годами писала – волновалась, что никогда не допишет; потому так и торопилась. Когда же, наконец, дописала, – что книга никому не понравится и ничего, кроме смеха, у читателя не вызовет.

«И будет стыдно за этот подлог, за дурной сон идиотки; за подлог, никому на свете не нужный. Каково это – проснуться однажды утром и обнаружить, что ты мошенница? Этот ужас был частью моего безумия», – вспоминала она впоследствии.

В марте 1913 года рукопись «По морю прочь» была с энтузиазмом принята Джеральдом Дакуортом, и это при том, что Вирджиния убедила себя: напечатан роман не будет.

«Они роман не возьмут, – писала она Вайолет Дикинсон, – а ведь он не так уж и плох».

А летом у нее развернулась затяжная депрессия. Болезнь – маниакально-депрессивный психоз (а если по-научному – биполярное расстройство) – будет длиться с небольшими островками улучшения до осени 1915 года; все это время Вирджиния проведет в Эшеме. Ремиссия же (увы, непродолжительная) наступит, когда она убедится, что принят роман вполне благосклонно, когда, как точно выразился ее биограф Квентин Белл, критика выдаст ей «сертификат душевного равновесия» (“certificate of sanity”). И критики этот «сертификат» выдали – в отличие от врачей.

Началось, как и раньше, с лихорадочного пульса, бессонных ночей и «сверлящих» многочасовых головных болей в течение дня. При их приближении, – вспоминала сама Вирджиния, – «всё начинает искриться и пульсировать», мир словно бы лишается темноты, задернутые шторы, закрытые глаза не помогают. Головные боли сопровождались упадком настроения и сил, подавленностью, чувством вины, отказом от еды, страхом людей. И, что было особенно тревожно, – суицидальными намерениями, без которых, кстати говоря, не обходился ни один ее кризис. Больная слышит голоса́, они нечленораздельны, но полны скрытого смысла, понятного ей одной. Одновременно с голосами возникают видения. Вирджиния боится посторонних, она сильно похудела, поблекла (а ведь еще недавно была царственна, грациозна). Мучается сама и мучает других чувством вины и беспросветного отчаяния, подолгу молчит, погружена в себя, никакого внимания не обращает на то, что происходит вокруг.

Депрессивная фаза сменяется маниакальной: сильное возбуждение, бурная активность, эйфория, лихорадочные поиски врагов. Враги – как после смерти отца в 1904 году, как в 1910 году в Твикенхеме – это сиделки и медсестры, а заодно с ними сестра и муж, они «хотят моей смерти». Нескончаемая (иногда по нескольку дней подряд) лихорадочная, неразборчивая речь, по большей части бессвязная – отдельные, вырванные из контекста слова и восклицания. Больная, если ее не удержать, совершает длинные прогулки, без устали ходит по гостям, порывается чем-то срочно заняться, допоздна сидит над рукописями, запойно читает, говорит без умолку и с таким напором и возбуждением, что ее приходится предупреждать: ради бога, следи за тем, что говоришь. Фантазирует, громко смеется, речь становится малопонятной, после чего, обессиленная, валится в постель, нередко лишается чувств.

В дневнике перепуганного Леонарда появляется не вполне понятное сокращение: «в. впл. пр.» – «Вирджиния чувствовала себя вполне прилично». Или: «в. гл. б.» – «у Вирджинии головные боли». Или: «н. пр. х.» – «ночь прошла хорошо». Или: «слн. взб.» – «сильное возбуждение».

В 1913 году супруги непрерывно переезжают с места на место. То живут в Эшеме: Вирджинии, как и раньше, прописан покой, строгий режим и, по возможности, отсутствие общения. То срываются с места и едут на пару дней в Лондон: в гости, в салон Оттолайн Моррелл на Бедфорд-сквер, в театр, на русский балет, в оперу, любовь к которой Вирджинии дорого обходится.

«У меня песок в глазах, шум в ушах, мой мозг – размякший пудинг, – жалуется она в мае 1913 года Ка-Кокс. – Шум, духота и вопиющая сентиментальность – когда-то она меня трогала, а теперь оставляет абсолютно равнодушной».