Виргинцы. Книга 2

— Если бы подобную мысль решилась высказать я, ты бы наверняка стал меня бранить, — со смехом отвечала леди Уорингтон, и я тут же упрекнул ее, заметив, что это бессердечно во всем подозревать нашу новую сестрицу, и какое, черт побери, имеем мы на это право? Но, повторяю, я слишком хорошо знаю госпожу Тео, и если в ее прелестной головке поселится против кого-нибудь предубеждение, нет такой силы на свете, — будь то вся королевская конница или вся королевская рать, — которая могла бы преодолеть его. И я торжественно утверждаю, что ничто на свете и никогда не заставило бы ее поверить, что Гарри не находится у жены под башмаком, — ничто и никогда.

Итак, мы с Гарри отправились в Каслвуд без женщин и поселились в дорогом нашему сердцу унылом старом доме, где мы были так счастливы когда-то, а я порой — так мрачен. Была зима, сезон охоты на уток, и Гарри уходил на реку и десятками, дюжинами бушелей приносил домой подстреленных нырков, а я в это время сидел в дедушкиной библиотеке, обложившись старыми, заплеснелыми томами, любимыми мной с детства… И сейчас еще видится мне этот огромный фолиант, с трудом умещавшийся в ручонках мальчугана, сидящего возле седовласого деда. Я читал мои любимые книги; я спал в моей кровати в моей старой спальне, где, как и утверждала матушка, все оставалось нетронутым с того дня, как я уехал в Европу. И, как в детстве, меня будил веселый голос Хела. Как все, кто любит побродить по полям, он привык подниматься рано. Он заглядывал в комнату, будил меня и усаживался у меня в ногах, наполняя воздух клубами ароматного дыма из своей первой утренней трубки, в то время как негры уже клали огромные поленья дров в камин. Да, это было счастливое время! Старик Натан открыл мне хитроумные тайники, в которых издавна хранили ром и кларет. Мы с Хелом пережили за протекшие годы немало тревог, печалей, горьких разочарований и битв. Но, сиживая вот так вдвоем, мы снова становились мальчишками. И даже сейчас, вспоминая эти дни, я снова чувствую себя мальчишкой.

Злополучный налог на чай — единственный из всех колониальных налогов последнего времени, который английское правительство не пожелало отменить, встретил открытое неповиновение во всей Америке. Хотя мы в Англии платили шиллинг налога с каждого фунта, а в Бостоне или в Чарльстоне — всего три пенса, тем не менее для американцев это был вопрос принципа: колонии не желали платить эту подать; впрочем, надо сказать, что они и раньше весьма решительно уклонялись от уплаты налогов везде, где только можно. В Чарльстонской гавани суда с чаем были разгружены, и кипы чая остались лежать на складах. Из Нью-Йорка и Филадельфии суда были отправлены обратно в Лондон. А в Бостоне (где находился гарнизон, на который жители то и дело совершали нападения) какие-то патриоты, загримировавшись индейцами, забрались на корабли и сбросили ненавистный груз в воду. Белый отец не на шутку разгневался на этот город переодетых индейцев-могоков. Палата общин английского парламента приняла знаменитый закон, по которому Бостонский порт был закрыт и таможня переведена в Салем. Массачусетская хартия была упразднена, и, справедливо предвидя возможность бунтов и вероятную пристрастность колониальных судов, в чьи руки будут попадать мятежники, парламент издал указ: все лица, обвиняемые в совершении актов насилия или оказании вооруженного сопротивления властям, должны быть отправлены для предания суду в Англию или в другую колонию. Такого рода постановления, взбудоражив всю Америку, привели в ярость даже приверженцев старой родины. Когда мистеру Майлзу Уорингтону было пять лет от роду, я мог назначить ему порку, и он, плача, спустил бы штанишки и подчинился; но вообразите себе, что произошло бы, если бы я вздумал задать порку (которой он весьма и весьма заслуживал) капитану Майлзу из полка королевских драгун? Он просто-напросто выхватил бы трость из моей карающей отцовской длани и влепил бы мне такую затрещину, что вся пудра ссыпалась бы с моего парика. Нет уж, упаси бог! Меня бросает в дрожь при одной мысли о возможности такой стычки! Без дальних слов он тут же утвердил бы свою независимость, и если, повторяю, наш английский парламент имел, на мой взгляд, право облагать налогами колонии, то нельзя не признать, что для осуществления этого права он прибегал к мерам самым неделикатным, оскорбительным даже, лишь сильнее разжигающим недовольство, а главное — совершенно не достигающим цели.

Вскоре после моего приезда в Америку лорд Дэнмор, назначенный на пост губернатора Виргинии вместо скончавшегося лорда Боттетура, отнесся ко мне вполне дружелюбно, желая жить в мире со всем местным дворянством. Для него не было секретом, что моя матушка зарекомендовала себя отчаянной роялисткой; в любом обществе она неустанно прославляла короля, и притом так громко и безапелляционно, что и Рандолф и Патрик Генри теряли дар речи. Именно эта прославленная преданность госпожи Эсмонд английскому трону (улыбаясь, сообщил мне его превосходительство) и понудила его оказать покровительство ее старшему сыну.