Читаем Виринея полностью

Виринея

Вспомнила прежнюю Анну. Разнузданную в словах, дерзкую напускным цинизмом, но ядром хорошую. Паденье было с Георгаим. Не физическое. До него знала одного. Случайная близость. Ушла свободно и гордо держала голову. А вот с Георгием! Тут продалась. И в этом грех. За него хочет искупленья и не уходит теперь. За эти пять лет на прииске выросла в душе какая-то затаенная скорбь. Может, приисковую, не желая, впитала?

«А Володя?»

Сразу прилила краска к щекам. Загорелись даже уши. Может, из-за него и жаждет искупленья. Первые годы с Георгием вспоминала, но редко. Угарно было. Легко отогнать мысли. Кутежи, наряды, всегда на людях. Но совсем не забывала. Больше не изменяла Георгию. А вот год тому назад… К чему это проклятое воспоминание? Написала ему в тот глухой городишко. Плакала над письмом. Ждала ответа, как праздника. Думала, напишет трогательное прощенье. Написал: «Бросьте переписку. Напрасные старанья, наказаны по заслугам». И все письмо. Ударил метко.

Перед вечером сказал Георгий, чтобы она ушла, отдохнула. У себя в комнате вместо записки увидела доктора.

— Третий раз захожу. Хорошо, что увидел. Георгий Павлович умрет сегодня или завтра. Будьте готовы.

Задрожала, побледнела, ноги подкосились.

Доктор подвинул кресло.

Взглянул удивленно. Обидело недоверие взгляда. Заплакала беспомощно, по-детски.

— Тише, услышит! Что вы? Выпейте воды.

Зажала рот платком, а слезы льются потоком.

— Что вы? Анна Николаевна! Ведь вы же знали. Я не думал. Ну, перестаньте.

— Сейчас, сейчас… это нервы… Смерти испугалась.

Злоба загорелась в красных от пьянства глазах.

— Нервы! Вот там нервов нет. Взгляните в казармы. Или в аул. Вы что теряете? Георгий Павлович вас обеспечит, получите свободу. Да не плачьте же. Эх, барынька! Ну, какие у вас страданья? Умрет — забудете. Вон там рабочего запороли. Спирт нашли. А баба осталась сам-шесть. А жрать нечего. Повыла да на работу пошла. Киргизка родить долго не могла, они ее за ноги к косякам дверей кибиточных привязали, а за руки давай трясти. Ну и затрясли. Ребенок мертвый, и сама сегодня умерла. А киргизята воют. Вот это трагедия. А у вас и кусать есть чего, и жить будете с людьми, не с дикарями.

Сразу замолчала. Почему-то особенно страшно про киргизку.

— Зверье! Настоящее зверье. Как поглядишь, так нервы забудешь.

Потирает ладони. Трясет головой. Смотрит по сторонам. Вынула из шкафика приготовленный спирт и подала.

Подняла заплаканные глаза. Улыбается. Точно прибитая.

«Фу ты, пропасть возьми этих баб!»

Кое-как откланялся, ушел.

Последний гудок. С фабрики тянутся. Ноет после работы тело. Опять ревут дети. Из труб тянет кизячный дым. Ест глаза. Скорее бы сон. Но молодость и здесь жива. Парочки в степи. Поет гармошка, и оскорбляет заснувшую степь дикая похабная песня.

У кибиток Киргизии тянет свою монотонную и дикую, как его житье, песню.

А хозяйский дом засветился огнями. Началась другая — ночная жизнь. Из окон разносится далеко веселый смех. Нежно поют о красивой любви. Приехали женщины с соседнего прииска. Анна, нарядная, томная, забыла киргизку.

Читает гостям «По вечерам над ресторанами…»

И веселит уловленный шепот:

— Интересная женщина…

К больному заходили. Улыбается сквозь смертные тени на лице. Уходили быстро и забывали. Присылал раза три за Анной. Колол ревнивыми словами и отпускал.

За ужином пили искристое шампанское. Красивый Вульмер, чокаясь, шептал:

— За русскую женщину… Анна Николаевна, как счастлив, кого вы любите…

Обдавала искрами глаз, смеялась. Потом пели опять. Рокотала рояль. Пьяные инженеры говорили о красивой страсти, а в темном коридоре грубо тискали Настю.

Киркальди пробрался в кухню и приставал к молоденькой Поле:

— Пола, Пола, пойдем гулять в пола…

И заливался довольным пьяным смехом.

Поля мыла посуду и пугливо косилась на него.

Разъезжались, когда гудок возвестил новый день. Ласкал утренний холодок. Пахло степью, но на нее не смотрел никто.

Анну исступленно мучил ласками умирающий. Митревна, кряхтя, укладывалась спать и кого-то проклинала. Поля, сиделка и Настя допивали бокалы в столовой.

Настя докладывала:

— Наша-то, уж и паскуда! Муж не муж, а жила с им. А она — и глазами, и боками… Тьфу!..

Сиделка зевнула и спокойно сказала:

— Сама така будешь около их… Вон Степанида научилась: по ночам инженеру голая воду носит. Так приучил.

Когда Анна пришла к себе, вдруг вспомнила киргизку Охва-тилажуть. Потушила огонь, отдернула плотную ночную занавесь. В окно глянуло утро. Успокоил дневной свет. Легла и уснула.

А на фабрике снова начался стон, рев и жар…

Через день приехал нотариус. Потом с ним Анна ездила за двести верст в город. Закрепили продажу прииска.

В конце недели умер Георгий. Боролся отчаянно, злобно.

Умер неожиданно тихо. Был кроток с утра.

Сказал ей перед смертью:

— Нетти, дай воды.

Выпил.

— Еще.

Так три стакана.

Потом попросил:

— Согрей кофе.

Возилась с машинкой. Слышала, вздохнул глубоко. Подошла, а он мертвый.