Виртуоз

Здесь было неспокойно, не было той умиротворенности и идиллической грусти, какие возникают на русских кладбищах, среди смиренных надписей и кротких фотографий. Казалось, в усыпальнице Романовых идет постоянная, не утихающая после смерти борьба. Могила Екатерины Великой помещалась рядом с могилой Петра Третьего. Императрица-мужеубийца встретилась после смерти со своей жертвой, и их кости под каменным полом сводили ужасные счеты. Император Павел был похоронен рядом с сыном Александром Первым, и царь-отцеубийца не находил покоя рядом с костями задушенного им отца. Александр Второй лежал в склепе, растерзанный бомбой, и забетонированная могила сдерживала этот взрыв ненависти, как бетонный купол сдерживает радиацию Чернобыля.

Погребенная династия была неблагополучной, несла в себе таинственный изъян, тайный грех, который сопутствовал ей от воцарения до низвержения. Алексей чувствовал это неблагополучие, не знал его природы, мучился непониманием.

Особое место занимало погребение последних Романовых. Там горели лампады, краснели живые цветы, веяло умилением и трогательной печалью. Но и это погребение вызывало смутное беспокойство, ощущение тайной огрехи. Эти останки по сей день не признавались Православной церковью останками царской семьи. Но главное, что мучило Алексея, — это выбитое на черном мраморе имя убиенного цесаревича. Кто был там погребен? Отрок, мещанский сын, Иван Мызников, в ту роковую ночь подменивший собой цесаревича и убитый в подвале? Значит, чудесно спасенный царевич продолжил свое существование и дал жизнь ему, Алексею, который теперь смотрит на мнимое погребение своего венценосного предка? Или же в могиле лежит цесаревич, а он, Алексей, — самозванец, игрушка в чужих руках, преступник перед Богом и людьми?

Ему стало худо. Склепы пахли больничной карболкой, удушающими парами формалина.

— Мне здесь тяжело, — сказал он Марине. — Пойдем наружу.

— Но там же дождь.

— Я здесь не могу. Пойдем.

Они покинули усыпальницу. Дождь прекратился. В воздухе стояла холодная сырость. Деревья вокруг собора блестели темной листвой. Они стали медленно обходить собор и вдруг увидели памятник. Алексей слышал о нем, видел его фотографию, знал о скандалах, сопровождавших установление памятника. Но только сейчас сообразил, что скандальный памятник нашел свое место в Петропавловской крепости. Его автор, художник Шемякин, проживавший в Америке, был завзятым русофобом и противником русской Империи. Он отлил из бронзы памятник Петру Великому, подарил Петербургу, и было понятно, почему установление памятника сопровождалось скандалами. Это был антипод великого Царя, воспетого Пушкиным, с которым Россия связывает свое имперское величие, дух новизны, вызов надменному Западу. Если Медный всадник поднял на дыбы могучего коня, раздавил змея, указывал взмахом руки путь в Русский Космос, то этот, «шемякинский», Петр вяло сидел на стуле. Был странный уродец, с тощими ногами, круглым животом и крохотной черепашьей головкой, на которой дико выпучились глаза пациента, страдающего базедовой болезнью. Коричневая бронза во многих местах была стерта до желтого блеска — это посетители подсаживались Петру на колени, хватали его за нос, что должно было еще больше умалить образ великого Царя, показать его доступность, подчеркнуть бутафорскую роль.

Это была карикатура на царя, смешная и злая пародия на русскую Империю. Алексей смотрел на памятник с отторжением, но чувствовал, что Шемякин, в своей обостренной ненависти ко всему русскому, уловил какой-то болезненный звук, дребезжащий в русской истории. Какую-то скверный, больной дефект, мешавший России стать по-настоящему великой, ввергая ее в постоянные заговоры, революции, войны.

Из мокрых кустов появился лохматый, колченогий уродец. Большая безбородая голова, со слюнявыми губами. Тщедушное тело, вывернутые больные ноги, ужимки и гримасы. Он подошел к памятнику, облапил его, потерся по-собачьи о его туфлю. Заулыбался мокрым ртом, показав одинокий желтый клык:

— Ты, Алешка, — заплатка! Оторвал заплатку, и нету тебя! — ухмыльнулся он Алексею.

— Пойдем отсюда, — заторопилась Марина, испуганная появлением уродца. Алексей увлек ее прочь, стараясь отыскать среди крепостных гауптвахт и казарм выход наружу. И пока они уходили, им вслед семенил, переваливался на больных ногах слюнявый карлик, выкрикивая:

— Ты, Алешка, — заплатка! Дернул, и нету тебя!

Они нашли офицера у катера, пребывавшего в крайнем волнении.

— Алексей Федорович, звонили от Елизаветы Петровны Корольковой. Сегодняшний ужин в Константиновском дворце отменяется. Какие-то чрезвычайные события в Москве. Чуть ли не переворот. Мне приказано немедленно явиться в штаб.

— Что могло случиться? — изумленно спрашивал Алексей.

— Информация крайне отрывочна. Я должен вас покинуть, — он отдал честь, запустил мотор, и катер, оставляя бушующую борозду, ушел по Неве.