Виртуоз

Звучала металлическая музыка, дышал, рокотал, высвистывал трубами огромный орган, будто шло богослужение, превращавшее строительство танкера в торжественный религиозный обряд. Люди, едва различимые, были повсюду, их перемещение, мельканье, исчезновение среди огней и лучистых конструкций придавало танкеру вид шевелящейся громады, белые каски были похожи на муравьиные яйца, а шевелящаяся колючая гора напоминала могучий муравейник, насыщенный таинственной организованной жизнью. Движение людей было не хаотично, а подчинялось строгим закономерностям, словно это был коллективный танец множества танцоров, перемещавшихся по воле невидимого балетмейстера. Они двигались вверх, мелькая белыми касками, сосредотачиваясь на одном горизонте. Сбегали вниз, превращаясь в длинную волнистую цепочку. Пересекали пространство по диагонали, вписываясь в треугольники и квадраты. Тянули жгуты проводов и резиновых труб, словно перетягивали канат. Передавали друг другу красные и голубые огни, будто участвовали в эстафете. Молитвенно возносили верх руки, и в ответ на молитву небо посылало им кипу стальной арматуры, и они бережно уносили во тьму ниспосланный небом дар. Строительство напоминало храмовое действие, сопровождалось возжиганием лампад, курением дымов, ритуальным хороводом жрецов. Звоны и гулы были музыкой священных бубнов, выкликавших верховное божество. Незримое, оно управляло возведением храма. Ему одному были ведомы чертежи. Оно собрало в одном месте разноязыкие народы, объединило в священное братство, уравняло в творчестве, озарило их жизни великой мечтой и целью.

Алексей чувствовал священную тайну, сочетавшую множество людей в единую артель, обратившую их таланты и жизни на Общее Дело. Слабые и смертные, объединенные в Общем Деле, они обретали мощь и бессмертие. Были способны создавать империи, осваивать материки, улетать в другие галактики, зажигать погасшие солнца. Об этом учили русские космисты и мистики русской истории. Об этом говорил ему вид громадного танкера, предназначенного для ледовых морей и полярных радуг. Об этом гудели трубы и били бубны, призывая его на царство, нарекая Императором Полярной Звезды.

— А теперь, Алексей Федорович, на пути к нашему главному стапелю хочу показать вам удивительный уголок завода, — директор загадочно улыбнулся, и его голубые бусинки затеплились, как огоньки.

Они миновали корпуса с зияющими провалами, в которых сквозила туманная металлическая тьма.

— Это эллинги, с которых сошли на воду сотни атомных подводных лодок, составивших мощь советского ракетного подводного флота. Теперь, увы, они пустуют. Да и лодки уже устарели, выбывают из состава флота, — директор с благоговением и печалью смотрел на облупленные строения и огромные черные скважины, из которых, как из утомленных долгими родами маток, выходили длинные громады лодок. Погружались в пучину, где шла невидимая миру борьба подводных гигантов.

Среди этих облупленных, закопченных строений приютилось странное сооружение, нелепый обломок. Кирпичное крыльцо в древнерусском стиле с пузырчатыми колонками и подвесками. Часть стены с одиноким окном, которое украшал изящный каменный наличник. Из кровельного, нелепо лежащего железа торчал невыразительный крест. Сквозь окно светился чахлый огонек.

— Это, Алексей Федорович, все, что осталось от Николо-Карельского монастыря. Его заложили новгородцы, последователи Марфы-посадницы. Завод построен на болотах, на месте монастыря. Когда строители усомнились, можно ли строить завод на болотах, Сталин сказал: «Старые монахи — люди толковые. Они знали, где надо строить». Монастырь снесли, а завод поставили. Это все, что осталось от монастыря. Мы здесь раньше газовые баллоны держали. А теперь приход открыли. Цех, как говорится, Господа Бога. Держим священника, он нам новые корабли освящает.

Алексей смотрел на каменный обломок с недоумением и щемящей болью. Облупленные корпуса с зияющими прогалами, как и этот ломоть с древнерусским крыльцом, являли собой образ катастрофы, в которой погибли два русских времени. Искрошили друг друга, оставив после себя обугленные обломки.

По ступенькам крыльца спустился священник, высокий, узкоплечий, с черной бородой и тревожными, огромными, как у лося, глазами.

— Отец Михаил, настоятель, — представил его директор. — Батюшка, вы готовьтесь к освящению «Михаила Романова». Сделайте все от души. Это наш дорогой гость, Алексей Федорович, человек царского рода.

Священник молча поклонился, и Алексею показалось, что и его темных, как маслины, глазах таится мольба, невыразимая мука, желание что-то сообщить, о чем-то поведать. О своем одиноком служении перед робкой лампадой, что теплится среди громадных машин, металлических грохотов, неистовых людских начинаний.