Виртуоз

Машина мчалась по Знаменке, распугивая фиолетовыми шлепками ленивый автомобильный поток, когда внезапно, за тонированным стеклом, он увидел чудесную усадьбу с колоннами — ее янтарную желтизну, нежную белизну, целомудренную строгость фронтона. Усадьба промелькнула, родив воспоминание о другой, подмосковной усадьбе Суханово, — мама возила его туда, когда проводила отпуск в доме отдыха архитекторов. То же сочетание нежной белизны и медовой желтизны, чудесные светильники и люстры, библиотека с удобным диваном и старинными фолиантами, от которых пахло вкусным клеем, запахом минувших эпох. Названия чудесных журналов, в которых переливались звуки античной свирели: «Мир искусств», «Аполлон», «Золотое руно», «Весы». Зимний сад в ротонде, за окнами которой падал медлительный снег, а внутри цвели орхидеи, и на кожаных креслах дремали непомерных размеров косматые коты. Он вдруг вспомнил женщину, которая, увидев его в ротонде, радостно ахнула: «Ах, какой милый, красивый мальчик!», чем несказанно его смутила. Мама представила ее, как свою сокурсницу, с которой случайно, через много лет, встретилась в доме отдыха. У нее были волнистые черные волосы с красивой сединой, яркие, восхищенные глаза и над пунцовой верхней губой пробивались темные усики. Кажется, она была армянка, и у нее было странное имя, — Жаклина Мартиросовна или Анжела Саркисовна. Он старался вспомнить, какое именно. Не мог, и это его огорчало. Подумал — приедет на работу, позвонит маме и узнает, какое имя было у той армянки. И вдруг испуганно замер, испытал укол в сердце. Мама умерла, и он никогда не узнает, как звали эту армянку. И множество других воспоминаний останется навсегда неразделенными. Ему никогда не удастся поделиться ими с мамой, которая одна могла бы откликнуться на его сентиментальные всплески памяти, полузабытые образы детства.

Пока он ехал по Знаменке, проскальзывал на красный свет мимо Храма Христа Спасителя, пробивался через Волхонку к Боровицким воротам Кремля, он все время думал о маме. О своей обездоленности без нее. О невосполнимости ее смерти, которая обрекла его на одинокое существование среди громадного множества окружавших его людей. Ни одному из них он не расскажет, какие сиреневые, в февральском воздухе, были сосульки за окном их квартиры. Какие желтые фонари освещали сугробы в их переулке. Как чудесно было смотреть из своего уголка на материнское лицо, наполовину заслоняемое книгой. Как восхитительно, духами, морозом, благоухал енотовый воротник ее шубы, когда она, наконец, после нетерпеливых его ожиданий, возвращалась с работы домой. Теперь единственным местом их свидания, их длящегося молчаливого общения оставалось Старо-Марковское кладбище, ее могила с живыми цветами.

В своем кремлевском кабинете он бегло прочитал президентское выступление, сделав незначительные исправления. Секретарша положила на стол распечатку электронного письма, в котором замгубернатора Екатеринбурга сообщал о передвижениях Алексея Федоровича Горшкова, о посещении им колонии строгого режима и психиатрической лечебницы, о сегодняшнем визите в монастырь возле Ганиной ямы.

Зазвонил президентский телефон:

— Хотел тебя, мой дорогой, спросить, что происходит с нашим тобольским провинциалом? Давно не вижу телевизионных сюжетов.

— Он находится на Урале, где, кажется, действует самостоятельно, оторвавшись от телевизионных камер.

— Это плохо. Ты не должен выпускать его из вида. Нам нужна постоянная телевизионная картинка. Пусть снимут его в Храме на Крови и на месте обретения царских останков.

— По-моему, он там уже был. Только без камеры.

— Это надо немедленно исправить. Лети туда и исправь.

— Завтра же полечу.

— Почему завтра? Разве сейчас нелетная погода? Лети сегодня, — эти последние слова были произнесены ледяным тоном, из чего следовало, какое огромное значение придает президент задуманной им интриге.

— Хорошо. Сейчас полечу.

Через час Виртуоз садился в изящный «Фалькон», поджидавший его на аэродроме Внуково-2. Белая остроносая машина легко излетела, набрала звенящую скорость. И уже прелестная стюардесса стелила на столик скатерть, ставила рыбные и мясные закуски, баночки с черной и красной икрой, наливала в хрустальную рюмку золотой французский коньяк.