Виртуоз

— Боже мой, вы так странно, так глубоко сказали. Никто не говорил мне такого, — Виртуоз устыдился своей неискренности и лукавства, своего мнимого превосходства над этим провинциалом, которого воспринимал как забавную послушную куклу и который вдруг обнаружил прозорливость ясновидца. Захотелось открыться ему, исповедоваться, как перед пастырем, чувствуя возвышенный мир, к которому тот был причастен, таинственную силу, которой тот обладал, одухотворяя этой силой жизнь, лишенную целостности и благодати.

— Как вы угадали мою печаль и мою безысходность? Есть такой человек, любимый и безвременно ушедший. Это мама. Если бы вы ее видели, вы могли бы меня понять до конца. Это идеальная, чудная женщина, быть может, святая. Она была красива, как те, что изображены на греческих камеях. Благородна, как русские аристократки, которым посвящали стихи Пушкин, Тютчев и Фет. Подвижница, как те учителя и врачи, что ехали учить и лечить в нищие деревни, кишлаки и аулы. Она была талантлива — замечательно рисовала, блестяще писала, знала историю, литературу, искусство. Всем, что есть во мне доброго и совестливого, я обязан ей. Она посвятила мне свои таланты, свои надежды. Пожертвовала ради меня своей красотой, своими успехами, своей судьбой. Я все время слышу ее голос, как она читает мне Карамзина, страницы о Петре и Петербурге. Вижу ее восхищенные глаза, когда она смотрит на чудную церковь в Дубровицах. Благодаря маме я чувствую мой род, сплетение крестьянских, купеческих и дворянских фамилий. Она научила меня этике русского служения, рассказывая о родне, в которой были герои Герман ской и Великой Отечественной, мученики сталинских лагерей и изгнанники эмиграции. Учила любить Россию со всеми ее бедами и сквернами, с ее мудростью и наивностью. Помню, как она читала стих Блока о России: «Какому хочешь чародею отдай разбойную красу». Или: «Не пропадешь, не сгинешь ты, и лишь за бота затуманит твои прекрасные черты». Вижу мамины «прекрасные черты». Она уходила тяжело, очень страдала. Боже мой, что я только не делал, чтобы ее удержать! Гонял самолеты в Германию и Америку за лучшими врачами и медикаментами. Выписывал целителей из Алтая и Тибета. Ставил свечи в монастырях и храмах. Я держал ее хрупкую руку, а она говорила: «Ты только не грусти, когда я умру. Я буду с тобой всегда. Буду сверху смотреть на тебя, молиться за тебя, посылать тебе мои тайные знаки». Она посылает мне знаки. На ее могиле вырастают чудесные цветы. Я их не сажал, сами вырастают. Это мамины послания, ее пречистые обо мне молитвы.

Виртуоз исповедовался, и глаза его наполнялись блестящими слезами, и ему было сладко от этих слез, от этой боли, которая возвращала его в мир подлинных переживаний и возвышенных чувств. Его собеседник, пастырь, которому он исповедовался, был бледен, и его глаза были полны слез. Он не замечал этого, сострадал, хотел разделить чужую боль. Воспринимал ее, как свою собственную, и Виртуоз испытывал к нему благодарность, доверие, свою с ним глубинную, неизреченную связь.

— Вы верьте, верьте, ваша матушка смотрит на вас, любит вас, посылает вам свои молитвы, — Алексей дорожил откровением этого могущественного и надменного человека, который предстал перед ним в своем истинном свете страдающего сына, безответного молитвенника, беззащитного одиночки. — Вы сказали, на ее могиле вырастают цветы. Это ангельские послания. Верьте тому, что я вам сейчас расскажу. Я сегодня побывал в раю. Пусть это звучит безумно, но вы мне должны поверить. От Ганиной ямы, где тоже цвели божественные лилии, я был поднят на небо в вихрях слепящего света. Прежде, чем предстать перед Господом, я пролетал Рай. Видел в нем праведников и героев, видел царское семейство, видел Юрия Гагарина и поэта Юрия Кузнецова. И видел вашу матушку. Она сидела под огромным кустом жасмина и держала в руках какую-то книгу в голубом переплете с золотыми буквами. У нее было прекрасное лицо, должно быть, она думала о вас. Вы верите мне?

— Конечно, верю. Эта ее любимая книжка стихов Агнивцева. «Скажите мне, что может быть прекрасней дамы петербургской, когда она захочет свить любви изысканную нить рукой небрежною и узкой». Она так любила эти стихи. После ее смерти я искал «тот томик стихов, но так и не нашел. Оказывается, она взяла его с собой в рай. Боже мой, как бы я хотел на мгновенье ее снова унидеть, прикоснуться к ее теплой руке.

— Вы ее увидите. Представьте себе ее образ, как если бы он был в медальоне, а медальон погружен в ваше сердце. Изгоните из вашего сердца все посторонние мысли, заботы, государственные помыслы, придворные интриги. Только любимый вами образ матери. Я стану молиться, чтобы вам открылись врата рая, и, может быть, я буду услышан, и вам откроется путь в небеса, распахнутся райские врата, и вы увидите маму.