Вирус бессмертия

Он бросился в мастерскую, а Карл завороженно пялился в подрагивающую мембрану. Постепенно по его лицу разлилась мраморная бледность, а зрачки заметались, как у человека, глядящего на проносящийся мимо поезд. На лбу начали быстро выступать капельки пота. Динамик хрипел и взревывал, словно звук шел с микрофона, установленного в клетке неведомого чудовища. Волосы на голове немца шевельнулись, щеки побледнели так, что под кожей проявились синеватые жилки.

– Никогда не думал, что у звезд такой диковатый голос, – вернувшийся Ребер опустил на пол тяжеленный проволочный магнитофон.

Карл не ответил. Все время, пока хозяин подключал провода и ставил катушки с проволокой, немец мелко подрагивал всем телом, а затем грохнулся на пол, раскинув руки со скрюченными в судороге пальцами. Сигара вывалилась изо рта и покатилась по полу, оставляя пепельный след на раскатанной звездной карте. Остановилась она в созвездии Лебедя, быстро прожигая в бумаге дыру.

– Что с тобой? – испуганно обернулся Ребер.

Он торопливо затоптал окурок, опустился на корточки возле Карла и пошлепал его по щекам. Немец сразу же поднял веки и перестал трястись, как эпилептик, но взгляд его по-прежнему оставался бессмысленным.

– Ты что? – с некоторым облегчением выдохнул Грот. – Ну и напугал же ты меня, старина!

В глазах немца наконец мелькнул огонек понимания. Карл что-то пробормотал по-немецки.

– Мы точно выпили лишнего, – Ребер усадил приятеля в кресло. – Хочешь содовой?

– Выпью, – кивнул с трудом Карл и помотал головой из стороны в сторону, пытаясь протрезветь. – Черт! Ничего не помню. Со мной такое было только однажды, когда мешком по хребту попало. Что же это так скрежещет?

Динамик продолжал свою жутковатую песню, а катушки магнитофона медленно вращались, записывая звук на проволоку.

– Это голос звезды, – мечтательно произнес Грот.

– Он ужасен, – недовольно скривился Карл. – Словно ногтями по ржавому железу. Неужели такова музыка сфер?

– Но это сильно отличается от того шипения, что удалось записать Янскому! – возразил Ребер. – То был вполне обычный радиошум…

– Можно подумать, что это не шум, а пение ангельского хора! – усмехнулся немец.

– Ты не понял, – сказал Ребер, потирая кончик носа. – Шумом в радиотехнике называется вполне определенный сигнал, амплитуда которого примерно равна на всех имеющихся частотах. А здесь… Чуть ли не осмысленная фраза. Разве ты не слышишь? Может быть, это царапается в крышу моего дома космический разум?

– Не знаю, как у тебя, – нахмурился Карл, – а у меня мурашки по спине от этого звука. Если это может быть чьим-то голосом, то разве что дьявола. И вообще, я себя отвратительно чувствую. Пожалуй, я не дойду до дома. Ты позволишь мне заночевать у тебя?

– Оставайся, – Грот Ребер в задумчивости потер переносицу.

Глава 11

29 декабря 1938 года, среда.

Небо над Подмосковьем. Высота 7000 метров

Свет внутри гондолы стратостата был настолько тусклым, что Павла начал мучить приступ удушья. Пол под ногами неприятно покачивался.

– Тебя не тошнит? – спросил Гринберг, высовываясь из-за черного куба, занявшего почти все свободное место.

– Не очень, – неуверенно ответил Стаднюк.

– А то смотри, заблюешь тут все.

Продолжать разговор не хотелось. Павел ссутулился и принялся украдкой осматривать доступное взгляду пространство. И без того в герметичной кабине не было слишком просторно, а теперь, с огромным кубом из черного стекла, водруженным посередине, и вовсе стало не развернуться. Павел не имел ни малейшего представления о целях своего присутствия в столь неожиданном для себя месте, но спросить об этом у Гринберга опасался. Не потому, что Гринберг выглядел слишком сурово, хотя и это было правдой – низкорослый, широкий в плечах, с тяжелым взглядом, – но скорее от того, что в глазах Павла он был облечен властью. Власть для Стаднюка была понятием почти мистическим – это была сила, которую он и не мечтал получить. Власть, по его мнению, являлась уделом избранных, то есть людей особого рода. Есть те, кто повелевает, а есть те, кто подчиняется. Своим запуганным, непривычным к смелому анализу мозгом Паша понимал, какая бездна разделяет эти два типа людей, но не мог сообразить, в чем именно заключается разница. В конце концов он утомился от непривычных мыслей, и страх снова начал овладевать им.

Внутренняя обшивка гондолы была сделана из плотно сшитых полос шелка, а в глубине на ощупь угадывались еще какие-то мягкие слои, не позволявшие пальцам наткнуться на твердыню внешней стальной скорлупы. Это вызывало чувство крайней незащищенности.

«Как крыса в мешке», – с недовольством подумал Паша, прислушиваясь к мерному шипению аппарата, нагнетающего в гондолу воздух.

Резкие перемены давления то и дело вызывали болезненную ломоту в ушах, а электрический обогреватель едва справлялся с пробирающим до костей морозом. При каждом выдохе изо рта вырывалось облачко пара и оседало инеем на стекловидной поверхности куба перед лицом.

– Ты там живой? – приподнялся со своего места Гринберг.

– Да.