Вирус ненависти

— Да мы что, — пожал плечами мужчина в сапогах. — Мы то хоть здоровые, а вот те, кто с нами… Из дома инвалидов мы. Из-под Харькова. Эвакуацию объявили, да не поспели мы. Так вот и мыкались все это время, а сейчас назад хотели вернуться. Мало нас осталось. Все ущербные у нас люди. Специализированный дом, значит. Глухонемые все с детства, а из-за этого и с головой у них не все, как у нормальных. Врачи говорили, что развивались неправильно, потому в развитии и отстали. Взрослые, а так, что тебе дети малые. Из персонала нас осталось мало. Я вот Иванников, завхоз, значит. Митрофанов вот сторож. А еще с нами из работников электрик, Ищенко, стало быть.

— Понятно, — кивнул Дубинин. — Всем досталось от этой войны, никого она не пощадила, даже скорбных и тех коснулась. Ну, а от меня-то вы чего хотите, товарищи? У меня даже помещения для вас нет, чтобы обеспечить палатами, постелью. И врачей у меня нет. Стройка у меня, понимаете!

— Так нам много и не надо, — оживился Иванников. — Я ж к тому и клоню, что они работать могут. И мы можем с ними. Они телом-то взрослые. Они и до войны по хозяйству все выполняли: что на территории, что в здании. Только молчат все, а так могут. Мы бы помочь вам хотели, и землю копать, и носить чего-нибудь. Нам бы за харчи поработать. Еды нет, документы сгорели, куда нам сунуться? Мы-то не пропадем, мы мужики здоровые, а им каково. Без нас помрут ведь с голоду. Возьмите, не пожалеете.

Дубинин опешил от такой информации, но завхоз говорил очень уж убежденно, и второй мужчина тоже все кивал и улыбался. Документов нет, так это ж можно потом заняться восстановлением документов. Вон, через райисполком пошлем запрос в Харьков, пусть там все восстановят. Но эти мысли перебила другая мысль, важнейшая на этот день, на этот час. Пусть и чуть тронутые умом, пусть не совсем, но ведь физически крепкие, ведь завхоз сам говорит, что они в своем доме инвалидов работали по хозяйству. А тут… и насыпь заканчивать надо, и в здании ТЭЦ потом столько работы. Да хоть на тачках песок возить, воду подносить. Время такое, что любую пользу надо извлекать, за соломинку хвататься порой.

— Много вас? — решился, наконец, главный инженер.

— Нас-то трое, ну тех, кто за ними смотрит, ухаживает. А самих инвалидов глухонемых восемь человек осталось. Пять мужчин и три женщины. Но физически они крепкие, вы убедитесь. Возраст разный: от тридцати до пятидесяти примерно.

— Где ж мне вас разместить? — покачал Дубинин головой, удивляясь самому себе, что уже мысленно согласился с доводами этих мужчин. В его положении и это был выход, и эта посильная помощь была важна.

— Ох, дорогой вы наш товарищ! — вставил второй мужчина, сторож Митрофанов. — Да знали бы вы, где мы только не жили. Спали впритирочку, чтобы не замерзнуть, одной фуфайкой втроем укрывались. Нам хоть сарайчик, хоть мастерская, хоть кладовка с инвентарем. Ведь слезы гольные, какие они голодные, ведь померли у нас четверо, а семерых порастеряли по дороге. И кто знает, где они горемычные, что с ними стало. Вы просто спасете нас, если хотя бы кормить будете, а мы все выполним, мы все осилим.

— Хорошо, товарищи, — кивнул Дубинин. — Вы ведите своих… подопечных. Посмотрю на них, а там и видно будет. Что-нибудь придумаем с ночлегом для вас. Сейчас еще тепло, может быть, с военными договоримся о палатке для вас. Нары сами сколотим. А к зиме должны быть с теплом, там хоть что, а построить должны. Хоть домишки бревенчатые, хоть из битого кирпича. Вон туда приводите свою команду. Видите, на насыпи стоит вагонетка? К ней и ведите людей.

Когда через час к указанному месту потянулись из леса вереницей люди, сердце у главного инженера сжалось. Грязные, с растрепанными волосами, в платках, со спущенными чулками на ногах. Мужчины небритые, одетые тоже кто во что попало. Двое в очках с толстыми стеклами. Шли молча, глядя только под ноги, как будто этих больных людей ничего больше не интересовало. А трое мужчин, которые вывезли их сюда, шли рядом, улыбались и уговаривали больных не бояться, обещая, что их покормят. Надо просто поработать, а потом дадут поесть и дадут поспать. Дубинин смотрел и не мог определить возраст каждого человека. Хватит ли у них сил работать, не жестоко ли с его стороны принимать этих людей, заставлять их работать? А кому легко? Вся страна надрывается не первый год. А в Ленинграде легко было?

Шелестов сразу увидел на старом асфальте следы от колеса и приказал водителю остановиться. Дорога разбита вдребезги, много воронок, асфальт местами выворочен гусеницами танков. Но местами он сохранился, и вот теперь Шелестов увидел черную полосу, оставленную резиной. Выскочив из машины, он подошел к странному следу. Тут же рядом очутился Буторин и присел рядом.

— Знаешь, что это такое? — спросил он. — Это колесо у кого-то пробило на полном ходу. Вот спущенным скатом и чертил по асфальту, стирая резину. Легковушка, между прочим.

— И где она? — Шелестов встал, выпрямился и глянул по сторонам.