Вирус ненависти

Топот ног за спиной заставил оперативников обернуться. Борович и Каратеев бежали к ним через открытое пространство. Причем вирусолог очень старательно, но неумело старался бежать зигзагами. Шелестов поймал его за плечо гимнастерки и свалил на землю. Автомат ученого так и не был снят с предохранителя. Шелестов хотел выговорить ученому, отчитать за то, что тот покинул укрытие и кинулся в гущу боя, но его перебил Борович. Да, собственно, никакой гущи боя уже и не было. Изредка тишину развалин разрывали короткие очереди или одиночные выстрелы. Ни криков, ни взрывов.

— Все, мы их блокировали. — Отдышавшись, лейтенант вытер локтем потный лоб. — Они все вон в тех подвалах. У меня двое легкораненых. Фрицев насчитали убитыми восемь человек.

Борович приподнял голову над бруствером и выглянул наружу.

— Виноват, одиннадцать, — добавил он, увидев трех гитлеровцев, убитых Шелестовым.

— Ползи, сучье вымя! — раздался сбоку беззлобный голос одного из бойцов роты. — Терпи, тебя же перевязали!

Оперативники вместе с Боровичем насторожились, но, увидев, что один из автоматчиков буквально за шиворот тянет к командиру бойца в грязной красноармейской форме и без пилотки, успокоились. Одна штанина была у него в крови, в верхней части бедра ее перетягивал жгут и белел бинт, которым перебинтовали рану.

— Вот, товарищ подполковник, взяли одного. Русский, сука! Говорит, сам сдаваться шел. А пока ногу ему не продырявили, оружия не бросал!

— Вот, молодцы! — Шелестов схватил раненого за грудки и толкнул на камни. — А ну-ка, рассказывай, кто такой и как оказался в этой грязной компании!

— Митрофанов я, Петро Митрофанов, — затараторил раненый, преданно глядя в глаза то одному, то другому офицеру. — Я бы не пошел, да они заставили. Силком погнали, а то, сказали, убьют! Я бы разве ж сам пошел, мне ж тоже жить хочется, а когда дуло тебе в нос суют, тут небось каждый испужается.

— Митрофанов, — усмехнулся Шелестов. — Это какой же Митрофанов, не тот ли, что сторожем работает в доме инвалидов под Харьковом, а сюда его война занесла с группой глухонемых? А?

— Так я же не добровольно, гражданин начальник, — прижав руки к груди и глядя с мольбой, заявил пленный. — Меня же заставили. Когда под дулом…

— Ладно, хватит про дуло, — оборвал его Шелестов. — Надоело уже слушать. Лучше скажи, где еще двое «работников» вашего дома инвалидов? Завхоз Иванников и электрик Ищенко.

— Не знаю, делись куда-то, — снова затараторил пленный. — А может, фашисты их и убили. Они же этого инженера с завода застрелили и этих могли. Чтобы никто, значит, сведений не рассказал.

— Ну, не знаю, — вставил лейтенант, — фашисты или мы, но в кузове подорванного грузовика лежат двое в красноармейской форме со «шмайсерами» в руках. Давай, рассказывай лучше, сколько там немцев и кто они!

— Ученые какие-то, врачи, что ли, — стал с готовностью рассказывать пленный. — К своим пытаются пробиться, а с ним охрана лагерная. Из концлагеря, значит. Там они все сидели, а потом драпанули. Вы эсэсовцев всех перебили, их всего и было несколько человек, и нас как проводников заставили идти. Мы же местные жители все…

— Местные полицаи, — напомнил Сосновский. — Ладно, с вами потом разберемся, а ты пока рассказывай все, что знаешь про немцев.

И Митрофанов стал рассказывать. Правда, через слово он все пытался ввернуть, что в полицаи пошел не добровольно, а насильно. И, когда служил, то норовил своим помогать, щадил, никого не убивал. А немецких врачей всего восемь человек, из них три женщины. Главный у них профессор какой-то важный из Берлина. И этого профессора и какие-то бумаги немцы очень хотят спасти. Несколько групп забрасывали, как понял Митрофанов, через линию фронта, чтобы найти ученых. Контейнер есть при немцах, даже два. Там охлаждают какие-то лекарства. Несколько коробок с папками, бумагами разными. А про вагон Митрофанов ничего не слышал. Он немецкого не знает, а по-русски среди немцев сейчас никто не говорит. Была пара человек, кто мог говорить, погибли.

Неожиданно возобновилась с двух сторон стрельба. Стреляли немецкие «шмайсеры» и наши ППШ. Борович ругнулся и, перевалившись через кучу битого кирпича, побежал на выстрелы. Оперативники различили его зычный голос, приказывающий прекратить огонь. Через несколько минут он вернулся, спрыгнул к оперативникам за разрушенную стену и пояснил:

— Это мои горячатся. Приказал же ждать, так нет, нашлись герои, которые попытались к немцам проникнуть через вентиляцию. Приказал больше попыток не делать, стрелять только в случае, если немцы попытаются прорваться. Стрелять по возможности по ногам.

— Так некому там прорываться уже, — сказал Митрофанов, поглаживая раненую ногу. — Гражданин начальник, я ж потому и смог сбежать от них, что там и воевать некому. Что они могут, эти ученые чернильницы. Палят в белый свет как в копеечку. Вы их там продержите подольше, так они без еды и воды сами лапки кверху поднимут. Нет у них там ничего! Они, конечно, фанатики, ненавидят нас, но без жратвы и без воды кто же продержится!