Vis Vitalis

3 Бурундук, его звали Зиленчик, был по профессии геронтологом, проще сказать, посвятил жизнь теориям, объясняющим широко известный процесс, поражающий всех без исключения живых существ. Он исследовал старение. К этому его побуждал постоянный страх перед неизбежной смертью: он искал любые способы и лазейки, чтобы отодвинуть неприятное событие. Эгоистическое чувство, насыщенное подлинной страстью, принесло свои плоды - Зиленчик собрал в необъятных книгах все, что когда-либо говорилось о старости и смерти, не упустив ни одну из теорий: он не мог позволить истине улизнуть по малоприметной тропинке, обложил ее со всех сторон. Всегда один - он избегал нервных потрясений, всегда молчалив, ненавязчив по отношению к начальству, он ничего не имел своего, кроме заросшей рыжей шерстью головы и простого карандаша, который в случае надобности обгрызал зубами. Весь в теориях, он жил в Институте незаметно и бедно, но беспечально, лет двадцать, и жил бы так с удовольствием дальше, если б не предательский случай. Хотя, как сказать, может, случайным счастьем были именно эти десятилетия, а конец покоя закономерностью?.. Теперь он жаждал высказаться, оправдаться, все объяснить - и нашел благодарного слушателя. Марку хотелось знать все, что происходило в его новом доме. Свое жилье он считал убежищем, а дом непременно должен быть здесь. - Странно, мне досконально описали путь наверх, и ни слова об этом... явлении... Когда это случилось? - Кажется, всегда... - рассеянно ответил геронтолог, и, спохватившись, добавил: - На прошлой неделе, что ли... Впрочем, не знаю, словно вечность утекла. А до этого здесь было неплохо... 4 Действительно, задумано было на славу - проект английский, мебель финская, приборы японские и американские... а у порога кубышечка Руфина, начальница отдела кадров. Она появлялась в критические минуты, когда ученый, пытаясь прошмыгнуть в Институт, делал вид, что вовсе не опаздывает, складывала губы сердечком и жеманно здоровалась; это означало, что опоздавшего ждут крупные неприятности... Второй по значению женщиной считалась Агриппина, она когда-то была завхозом, а стала заместителем директора по общим вопросам. Агриппина была в два раза выше Руфины и в три толще, что кажется невозможным, пока не увидишь их вместе. Несмотря на разные размеры, они были подругами, говорили одинаковыми тихими и тонкими голосами, и вокруг них постоянно возникали водовороты сотрудников. Руфина отвечала перед Глебом за то, чтобы каждый сотрудник знал свое место, Агриппина за все остальное имущество. Но была и третья дама.

Она располагалась в комнате с красивым окном на лес и поляны. О существовании комнаты за кабинетом академика знали многие, но упоминать ее считалось неприличным. Приходя оттуда, сотрудники говорили - "вызывал инспектор..." и все понимали, откуда они идут. Там сидела широкобедрая и голубоглазая Оленька, последняя любовь Глеба, и вершила всю дальнобойную политику Института. Из комнаты вела лестница вниз, у черного хода ждал лимузин академика. Иногда Оленька уставала от руководства, призывала к себе молодых и перспективных сотрудников, и говорила им печально: - Ах, как трудно нынче стало управлять Институтом... 5 - А как же Глеб? - захотел узнать Марк, - разве не он управляет? Оказывается, путешествуя по заграницам и неся свет науки в развивающиеся страны, Глеб редко бывал дома. И только благодаря Оленьке и двум другим, преданным директору женщинам, жизнь текла размеренно, люди работали, не замечая дня и ночи, окна пылали, телефоны трезвонили... Директор появлялся неожиданно и с блеском. В вестибюль вбегали два молодца, метали на пол ковер, красный с золотом, спешили дальше, метали второй сверток на лестницу... И сразу за ними стремительным шагом, засунув руки в карманы лилового манто, раскланиваясь и улыбаясь, шел рослый худощавый мужчина с лихими усами какого-нибудь испанца, или итальянца... Опять! Чтобы больше не возвращаться к постылой теме, повторяю: Глеб не был евреем, и если кому-то кажется, то - нет! Все, кому следовало, знали... и так далее. Глеб другой, он не Марк, не Зиленчик, он свой. Уезжал академик, и в центральном изысканной буфете собирались три его дамы, летали между ними официантки, все снова шло своим чередом.