Висельник и Колесница

- Иконка Спиридона Тримифунтского – небесного покровителя рода Толстых! Не поверишь, на острове Калошей[190] во сне привиделся мне сей Старец и остановил на краю пропасти. На следующий день я действительно чуть не свалился с обрыва, в последний момент поосторожничал…, а так всё – не стоял бы перед тобой чёрт цыганский. Была и другая пропасть, в которую чуть не шагнул. Калоши, прознав из этих татуировок о моём королевском достоинстве, на полном серьёзе предложили сделаться их вождём. И я ведь, грешным делом, чуть не согласился… Кабы не сон, принял бы язычество…, а так сладкой жизни вождя предпочёл тяжкий путь на родину через Камчатку и Сибирь без гроша за душой…

И вот сейчас – снова! Кабы не зацепился…, да где же она, наконец?!

Максим первым увидал реликвию Фёдора, поднял и подал ему со словами:

- Представь, Теодорус, святой, коего ты полагаешь покровителем своего рода, также является и моим покровителем.

- Как так?

- Святитель Спиридон – официальный покровитель Финляндского полка, следовательно, и мой, поелику полковой праздник – двенадцатое декабря – приходится на день памяти Спиридона Тримифунтского. В этот же день родился и наш Государь Александр Павлович.

- Вот уж не думал…, весьма занятное совпадение, – граф сглотнул и поморщился, видимо, гортани его действительно досталось изрядно.

- А, знаешь ли, чем более всего прославился Святитель Спиридон? – продолжил Максим.

- Страждущим помогал, одной матери – дитя воскресил, – неуверенно ответил Американец.

- Нет в православии более ревностного ниспровергателя языческих идолищ! – победным тоном закончил просвещать компаньона Максим.

- Врёшь! – изумился Толстой.

- Истинная правда! – пожал плечами Крыжановский.

- Крепка иконка-то, коль выдюжила против этакой махины, – граф кивнул в сторону поваленной статуи. – За что она хоть зацепилась?

- Не помню, как на латыни, но по-арабски это будет – «зуб», а по-русски…, – Максим указал клинком на выступающую часть статуи, однако закончить мысль не успел – Американец разразился истеричным смехом, который, несомненно, диктовался только что пережитым потрясением.

Смех перешёл в приступ кашля, Толстой раздражённо топнул ногой, а затем отыскал коварную стреляющую шпагу.

- Полюбуйся, Максимус!

Крыжановский слышал о подобном, мастеров таких игрушек обычно не называли.

- Как-то у меня завёлся интересный экземпляр – кинжальчик, скрещенный с пистолетом, – продолжил Американец. – В карты выиграл, а через месяц проиграл с тем же успехом. Но давешнему кинжалу до этого изобретения – дальше, чем от Камчатки до столицы. Забрать бы трофей да таскаться неохота!

Граф отбросил шпагу и подошёл к раздавленному статуей. Носком сапога сбил с эзотерика маску.

- Так я и думал – это не кто иной, как господин лекарь, он же Ментор, он же Гроссмейстер! – Фёдор криво ухмыльнулся. – Весьма дешёвый трюк – выставил вместо себя чучело в эллинском шлеме, чтоб иметь большую свободу действий…

- Погоди, может, это и не Гроссмейстер вовсе, – усомнился полковник.

- Он самый и есть! Голос бестии мне ещё с Москвы запомнился. Нынче же, когда мы с тобой разошлись в шахтах, я забрался в пустую запертую комнату и только занялся замком, чтоб выбраться в коридор, как тут – шаги, бряцанье шпор и голоса. Думаю, хорошо, что не успел сломать замок…, прислушался и что ты думаешь? Целая полемика в коридоре развернулась на тему – убивать или не убивать Елену. Знакомый голос, – граф указал на мёртвого эзотерика, – кричит: «Она или Орден!» А другой голос, видно того, бледного, возражает. Честно скажу – я здорово растерялся и пожалел, что тебя рядом нет: вдвоём был бы шанс отбить девчонку, а так… Между тем¸ за дверью началась потасовка, потом шум удалился и я вышел наружу. Дальше – стрельба, я за колонной спрятался и тихой сапой двоих сзади подстрелил, А этот, в маске, всю дорогу командовал, да своих подзадоривал на улан кидаться. Ежели б не он, не было бы сражения.

Только граф закончил, придавленный идолом эзотерик открыл глаза.

- Ба, и этот ожил! – в весёлом удивлении воскликнул Толстой.

- Вы разрушили то, на что потрачено столько сил, над чем трудились величайшие умы человечества! – отчётливо произнёс алый. – Так пусть же ваша варварская страна станет преемницей революционного духа. Не просвещённая Франция, но дикая Россия послужит местом, где взойдёт заря свободы. Бавель[191] восстанет, чужак! И снова Башня возвысится над землей рабов! Таково моё последнее слово! Слово Гроссмейстера Ордена Башни!

Толстой поднял шпагу, чтоб приколоть мракобеса, но тот пустил ртом кровавые пузыри и помер сам, без посторонней помощи.

- Подозреваю, они сговорились! Что Лех Мруз, что его заклятый враг – Гроссмейстер, – возмутился Толстой. – Будто нельзя молча отойти в мир иной – обязательно надо битый час нести околесицу! Ежели ещё заговорит голова того негодяя, коего ты, mon ami, порубил, словно Святой Стефан прокудливую берёзу[192], я не вынесу и тронусь умом…

- Однако же, пора в путь, – остановил готового и дальше разглагольствовать компаньона Максим. – Отдохнули, и будет.