Вишенки в огне

А сейчас надо возвращаться в отряд, там ждут разведданных, продовольствия, боеприпасов. Вот только с чем возвращаться?

Если кое-что разведали, добыли сведения, то с продовольствием и боеприпасами – пусто. Может, надо было караван отбить, как и советовали товарищи? Или опять просить у жителей Вишенок? Не – е-ет! Только не это. Они и так последний кусок доедают, а впереди зима.

Володя сидел на берегу реки у омутов, поджидал товарищей. Те отпросились повидать родных, сменить по возможности белье. Если удастся, кое-что из продуктов захватить. Он не пошёл домой, отправил младшего брата Ваську. Пусть он… Тяжело смотреть на маму: постарела она сильно за последнее время, сдала, на старуху похожа. Да и папка сдал. Не тот уже, совершенно не тот, что был перед войной. Тоже на старика стал походить, хотя по возрасту ему бы ого-го как двигаться, шевелиться. А он… Замкнулся, ушёл в себя, только всё курит и курит, не переставая. Вовке уже кажется, что папка и спит с папиросой во рту.

А вода бежит, устрашающе завихряется, чтобы уже за омутами снова стать тихой, спокойной, опять продолжить свой мерный ход к Днепру, где сольётся, раствориться, исчезнет речка Деснянка. И будет уже совершенно другая река, ещё не та, которой так восхищался классик, однако и не она, Деснянка, а сильная, мощная река, которая на своём пути к морю впитает в себя бесчисленное множество речек и речушек, и станет могучим Днепром, сможет влюбить в себя, очаровать не только Гоголя.

– Да-а, – вздохнул Володя, глядя на воду. – Где брать продукты и боеприпасы, вот вопрос. А без них нельзя возвращаться в отряд. Там ждут, надеются… Хоть ты у Гоголя спроси, – зло пошутил над собой.

От этих мыслей стало вдруг тоскливо, тяжко на душе.

– Еле нашла тебя, – от неожиданности парень вздрогнул, вскочил, и тут же его лицо озарила улыбка: к нему шла Ольга Сидоркина. – Вот, сама нашла тебя. Не прогонишь?

А он молчал! Разинул рот и молчит! Потом вдруг как опомнился, расставил руки, пошёл навстречу, всё так же глупо улыбаясь, не сводя счастливых глаз с девушки.

Она не увернулась, напротив, качнулась к нему, почти упала в его объятия.

Потом они сидели на поваленной, полусгнившей олешине, тесно прижавшись друг к другу, и говорили, говорили… Они не виделись очень давно, почти две недели прошло после их последней встречи. И то встретились мельком. Она хотела подойти к нему, выразить своё соболезнование, успокоить, утешить Вовку, после того, как он доставил из Слободы тело Агаши. Она видела ту страшную процессию, когда один из братьев нёс на руках мёртвую сестру, а второй – всё прижимал и прижимал к себе маленького племянника. Но не подошла, боялась помешать Кольцовым. Горе – оно сначала личное, это потом уж… Она и сама по весне похоронила маму, не так давно пережила смерть семьи старшего брата Пети в Слободе, а после и ужасную гибель его самого, когда он подорвал себя вместе с фашистами. Ольга ходила потом в Слободу, хотела найти тело брата, но так и не нашла. По рассказам Прибыткова Кирилла Даниловича, тело бывшего старосты деревни Слобода Сидоркина Петра Пантелеевича немцы куда-то увезли. Куда? Он не знает, хотя и спрашивал у коменданта майора Вернера, однако тот так и не сказал.

Так что она, Ольга, очень хорошо понимает Вовку и всю семью Кольцовых. Но надо думать и о будущем. Вон, наши совсем близко, а некоторые совершенно не остерегаются. Она уже вся испереживалась, извелась: как он, что с ним? А кое-кому хоть бы что: даже весточку передать лень, не говоря уже, что бы зайти, проведать, успокоить, да просто поговорить.

– Олька (он называл её именно так – Олька), – Володя повернулся к девушке всем телом, смотрел в её глаза таким пронизывающим взглядом, что ей стало неуютно, страшно от такого взгляда. И одновременно его глаза притягивали к себе, манили, как водовороты на омутах, отвернуться от них нельзя было, да и не хотелось. Совсем не хотелось. Напротив, было страстное желание смотреть в них, смотреть, не отрываясь и тонуть. То-нуть! Тонуть без надежды на спасение; на дне, в глубине этих глаз, этого взгляда искать и найти своё счастье.

– Ты обо мне долго помнить будешь? – вдруг ни с того, ни с сего спросил он.

Она опешила! Вот уж чего-чего, а такого от Вовки не ожидала.

– Ты… чего… – зажала ему рот ладонями, отстранилась. – Нельзя так говорить, глупыш. Нельзя. С чего это?

– Да-а, так, накатило что-то, – пожал плечами парень, и снова привлёк к себе девушку, потом вдруг встал, помог подняться Ольге. Обнял, прижал, пошел, повёл её, увлекая в кусты, подальше от реки, от этого страшного места. И делал всё это с некой долей страха, в то же время обречённо и одновременно с остервенением, с дрожью не только в голосе, но и во всём теле.

Его состояние тут же передалось и ей, она безропотно подчинилась, не могла не подчиниться, пошла за ним, не отрывая глаз с его побледневшего вдруг лица.

– Ты. помни… помни… родная моя… – исступленно шептал Володя, целуя её.