Вишенки в огне

Обговорили всё, задержались, даже пообедали у сватьи отварной картошкой с отцеженной подсоленной юшкой от этой же картошки приправленной луком и укропом: день уже шёл к вечеру. Согласились. Приняли доводы сватьи.

– Вот и ладненько, – говорила на прощание Кондратиха. – Церковка обретёт матушку Евфросинию, как в старые, добрые времена. Василёк носит имя своего прадедушки, тоже уже топчет земельку вокруг храма. Никитка приобретёт папку, а ты, Фросьюшка, будешь с мужем, как все добрые люди. Ну, и у отца Петра будет всё, как и должно быть у священника, у батюшки. Людцы добрые! Всё возвращается на круги своя, и это – жизнь. Благослови вас Господь, детки мои родные, – прижалась к Фросе, всплакнула в который уже раз за этот день.

Благословила, осеняя крестообразно иконой Божьей Матери Фросю и отца Петра, поднесла к устам раненого сына, повелела скрепить руки.

Уходила Фрося из родительской землянки, из Вишенок рано по утру. Надо было успеть прийти в Слободу до наступления комендантского часа.

За спиной висела котомка с бельем, с какой-никакой одёжкой для сына. С правой руки уцепился в сподницу Василёк, слева бежал Никитка. Мама, тётя Глаша, Стёпка, Танюша и Аннушка проводили за деревню до гати, вернулись обратно. Ульянка так и не пришла провожать, прикинулась хворой, отвернулась к стенке на нарах, осталась лежать, даже не сказала «до свидания», слова не проронила. Бог ей судья.

Вчера, ещё в землянке Кондратовых, Фрося не своими ногами подошла к отцу Петру, застыла молча перед ним, не зная, что и как сказать ему.

А и что говорить? И что ожидать, какого слова ожидать от раненого священника, который только что пришёл в себя после страшного ранения; который потерял любимую женщину, мать своего ребёнка? Который совсем недавно был на грани небытия и жизни? Что самой говорить? И он, и она прекрасно понимали в тот момент, что всё это – жестокая необходимость. Ни о какой любви и речи не было, и не могло идти. Потому и слов-то и не было, не слетели слова ни с его, ни с её уст.

Батюшка лишь мельком взглянул на Фросю, в бессилии, смиренно шевельнул, махнул ладонью в знак своего согласия, и тот час прикрыл глаза, из которых одна за другой скатились чистые, прозрачные слезинки.

Вот и шла сегодня Фрося с участью обречённой, переставляла ноги, вела за собой к новому месту жительства, по сути – к новой жизни и детишек, и себя в первую очередь. Малышня с интересом шла первые сотни метров, крутила головёшками, потом то и дело останавливались, просились на ручки. Приходилось часто останавливаться, нести по очереди то одного, то другого, отдыхать, а не то и давать детишкам по сухарику, и снова идти.

В Борках пришлось отсиживаться в доме тётки Маши Козловой – жены родного брата Акима Макаровича – Ильи: вся деревня была наводнена немцами и румынами – союзниками фашистов.

Оказывается, вчера днём пропал, исчез бесследно майор Вернер Карл Каспарович. А сегодня утром обгоревшее тело коменданта нашли на пепелище дома старосты деревни Борки, внука Щербича Макара Егоровича – Антона. Вроде, кто-то из румын видел, как комендант заходил во двор старосты. Поговаривают люди, что Антон заманил к себе во двор майора и убил. Уже мёртвого затащил в свой собственный дом, потом поджёг его и сам скрылся. Вот немцы и рыщут, ищут Антона.

– Ты, дева, остерегайся ходить по улице. Немцы не посмотрят, что ты с детишками: схватят и надругаются. Молодая, красивая – им таких только подай, антихристы, прости, Господи. Гансам наши законы не писаны.

– А как же быть, тётя Маша? Мне край как надо в Слободу.

– Испачкай лицо, платком повяжись, чтобы лица поменьше видно было. Немцы больно не любят нерях. С тебя не убудет, да целее станется.

Однако ничего делать не пришлось, не пригодилось: заночевали у Козловых. Детишки устали, перекусили и сразу же уснули. Не будить же, пусть поспят. А там и комендантский час настал: носа на улицу казать нельзя. Вот и заночевала.

Почти до полуночи проговорили, рассказывали друг дружке, делились новостями, несколько раз даже всплакнули. А как не плакать, коль чаще всего новости-то связаны со слезами? С горем? С бедою? Одно радует, что наши совсем близко. Говорят, через Слободу идут нескончаемым потоком машины с убитыми и ранеными фашистами. Возвращаются туда, откуда пришли. Бегут сучьи дети! А на днях жена старосты деревни Антона Щербича Фёкла Абрамова под большим секретом поведала, что наши самолёты на той неделе разбомбили в пух и прах железнодорожный узел в районе. Вот это радость так радость! Значит, наши, советские самолёты уже долетают даже к нам.

Скоро, скоро придёт Красная армия! Быстрее бы.

С утра хозяйка и сама стала собираться в дорогу.

– Провожу вас до Слободы, душа спокойней будет.

На горушке за гатью, что между Слободой и Борками, на удивление обоим, встретили бабушку Нину Лукину. Старушка стояла, опершись на посох, ждала.

– Во, диво! Ты чего тут высматриваешь, тётка Нина? – спросила Мария. – Неужто нас караулишь?

– Матушку стречаю, – просто ответила старуха, перекрестившись.

– Ну и слава Богу, дождалась. Сейчас и помереть можно.