Вишневые воры

Я сразу же подумала о Лоле. Она бы знала, что делать. Мне хотелось ей позвонить, но я понятия не имела, сколько времени сейчас в Бразилии. Она весь день преподавала, а вечером участвовала в мероприятиях, и мне очень не хотелось ее отвлекать. Свой ноутбук она забрала с собой, а это был единственный компьютер в нашем доме – я не очень дружу с новыми технологиями, поэтому искать информацию, чтобы прояснить свои опасения, мне было негде. Какое-то время я размышляла, не позвонить ли своему агенту, но он человек совершенно несносный (Лола считает, что я просто его не понимаю, да и вообще, он – не моя проблема, ведь все мои дела ведет Лола). А поскольку здесь могли быть замешаны юридические вопросы, я решила позвонить своему юристу в Нью-Йорке – единственному представляющему мои интересы человеку, который не сводил меня с ума. Только рассказывать о случившемся нужно было осторожно. Как и большинство людей, Ребекка очень мало знала обо мне, и я бы предпочла так это и оставить – если, конечно, ситуация с госпожой Мортимер не начнет обостряться.

Сделав запрос в интернете, Ребекка подтвердила, что Элайза Мортимер действительно журналист и режиссер, живет в Гринвиче, делает репортажи об искусстве.

– Я сейчас читаю ее веб-сайт, – сказала Ребекка. – Здесь интервью с Джуди Чикаго, Джонни Маркизом, Захой Хадид. Документальный фильм о «Девушках из Глазго». Похоже, она настоящая.

– Что-то я не уверена.

– Просьбы об интервью наверняка поступают к вам ежедневно, Сильвия. Откуда такая паника?

– Нет никакой паники, – сказала я, прикрыв трубку рукой, чтобы выровнять дыхание. – Эта так называемая журналистка утверждает, что знает обо мне какие-то тайны. Это разве не шантаж?

– Она требовала денег?

– Нет, не требовала. Она хочет взять у меня интервью.

Ребекка издала смешок, но притворилась, что покашливает.

– Ну так именно этим и занимаются журналисты. Это не преступление.

– Я не хочу, чтобы она тут все вынюхивала.

– Хорошо, – сказала Ребекка. – Я всегда готова помочь. На какие тайны она намекает? Что-то дискредитирующее? Если она распространяет о вас недостоверные сведения, можно направить ей предупреждение.

Старое доброе требование о прекращении противоправных действий.

Я не ответила; мои мысли начали блуждать, в голове то и дело возникала строчка из письма Элайзы: «Сильвия Рен – призрак». Как это ужасно – стать призраком еще при жизни. Но ведь нельзя сказать, что она совсем уж не права. Если бы у женщин были фамильные гербы, на моем точно был бы призрак.

Я осознавала, что молчу, а время идет, почасовая оплата и все такое, хоть меня это не очень беспокоило.

– Сильвия? – сказала Ребекка, словно обращаясь к загулявшей кошке. – Вы еще здесь?

– Я здесь, – сказала я. – И я хочу получить запретительный приказ против Элайзы Мортимер.

– Запретительный приказ? Сильвия, что происходит? Лола дома?

Я повесила трубку. Через несколько секунд телефон зазвонил, но я не ответила. Он звонил весь день – я не отвечала. Я выкинула газетную статью с запиской от Элайзы и остаток дня провела за работой в саду, а потом налила себе лимонад, устроилась поудобнее и, успокоенная легким августовским ветром, смотрела на солнце, уходившее за красные холмы на горизонте.

Глубокой ночью

В письме Элайзы Мортимер мне было ненавистно все, но ее слова о знаменитой затворнице беспокоили меня не меньше, чем упоминание призрака, и я не могла заснуть, снова и снова прокручивая эти мысли в своей голове. Я так успешно отгородилась от мира – того мира, который простирался далеко за пределами очерченных мной границ, – что описание того, кем я стала и как видят меня другие люди, оказалось довольно пугающим.

Никогда я не собиралась становиться затворницей. Мне жаль, что люди не знают этого обо мне. Если бы я захотела ответить Элайзе что-то осмысленное, я бы сказала ей, что затворничество вообще не соответствует моей природе. У меня было пять сестер, и мы росли как единый организм, как та индийская богиня со множеством рук и лиц. Чтобы стать затворницей, мне пришлось бы почувствовать себя отдельной личностью – а этого я в детстве была совершенно лишена. А разве годы становления не определяют, как сложится вся остальная жизнь?

Я потратила много времени и сил, чтобы стать той, кем я стала – призраком, знаменитой затворницей или, как назвали бы меня в народе, чокнутой. В итоге затворничество стало основным фактом моей биографии, хотя на самом деле я никогда не хотела этого. Люди думают, что мои отказы от интервью – это что-то вроде феминистской декларации, как и то, что я избегаю публичного внимания и что в этом мире у меня есть лишь один представитель – мое творчество. В женщинах воспитывают покорность, и когда женщина очерчивает вокруг себя четкие границы, переступать которые никому не дозволено, ее считают исключительной.