Когда они ушли, мы отправились за отцом в столовую – было время ужина. Миссис О’Коннор поставила перед нами тарелки с тушеной говядиной, и мы ели в тишине. Я знала, что все думают о Калле, пытаясь понять, к чему все это было. Наконец Дафни сказала:
– Мне кажется, у нее крыша поехала.
Вечером мы с Зили несколько часов играли в нижней гостиной, а потом поднялись к себе. Дафни сидела в своей комнате за столом, рисуя и изредка прикладываясь к миниатюрной бутылочке, запас которых, казалось, у нее не иссякал.
– Кто-то говорил, что у нее выжжен желудок, – сказала я, но она никак не отреагировала, продолжая рисовать.
Мы с Зили почистили зубы и переоделись в ночные сорочки. Я собиралась читать до возвращения Каллы – было понятно, что из-за ее странного поведения заснуть я не смогу. Стоя у кровати, я взбила подушку и услышала какое-то шуршание. Под подушкой обнаружился сложенный лист бумаги:
Смысл стихотворения от меня ускользал. Я никогда не была сильна в поэзии, и мысли Каллы, которые она излагала на бумаге или произносила вслух, обычно были мне непонятны.
– На краю Элизия, – сказала я вслух.
– Елисейские поля, – отозвалась из коридора Дафни. Она направлялась в гостиную, но остановилась у моей двери.
– И что это такое?
– Из греческой мифологии. Элизий – это что-то вроде
Я протянула ей лист бумаги, и она подошла к моей кровати. Прочитав, она вопросительно посмотрела на меня.
– Калла оставила это у меня под подушкой.
– Ничего удивительного, – сказала Дафни. – Она везде свои стихи оставляет.
– Я знаю, но в этот раз кажется, что это не просто так.
– С чего ты взяла?
– Она как будто хочет мне что-то сказать. – Я рассказала Дафни о нашей поездке в Нью-Йорк, о словах Каллы, о том, как она попросила меня пообещать, что я выберу карьеру, словно она сама куда-то торопилась. А потом эта сцена сегодня, перед ее уходом.
– Думаешь, она собирается сбежать из дома? – Дафни засмеялась. – Если бы она хотела сбежать, она бы мне сказала.
– Нет, – ответила я, не в состоянии сказать вслух то, что формировалось у меня в голове: что Каллу ждет судьба одной из ее любимых героинь – Леди из Шалота или, что более вероятно, Офелии.
– Так в чем тогда дело? – спросила Дафни, которая все больше нервничала оттого, что я, не в силах облечь свои мысли в слова, молчала. – Подожди, ты думаешь, что она собирается
– Кто, Калла? – в ужасе спросила Зили. – Но
– Да нет, – усмехнулась Дафни. Она сделала утешительный жест рукой в сторону Зили, чтобы успокоить ее. – Калла не стала бы. Она бы просто
– С Тедди, – сказала я.
– И что, она попросит Тедди удушить ее чулками? Ерунда, с Каллой все в порядке.
Дафни отдала мне стихотворение и вышла из комнаты. Я не пошевелилась; мы с Зили молчали. Через минуту Дафни вернулась, держа в обеих руках по бутылочке.
– Но попрощалась она с нами
Мы спустились в гостиную. Зили села в кресло у окна и стала наблюдать, не появится ли машина Тедди. Отец даже не поинтересовался, вернулась ли Калла, и вряд ли бы узнал, если бы ее не было всю ночь.
Пока Зили несла свой дозор, Дафни села на диван напротив меня, широко раскинув ноги в своем джинсовом комбинезоне. Ее волосы были всклокочены.
– С ней все будет в порядке, – сказала она, время от времени повторяя эту фразу как заклинание, словно ее произнесение обладало магическим действием. Чем больше она пила, тем чаще проваливалась в сон; я же была слишком взвинчена, чтобы даже на секунду прикрыть глаза. За прошедшие недели мои запасы тревоги сильно уменьшились – их съели все эти переживания до и после свадьбы, но что-то еще оставалось, и мне было дурно от того, что Калла так задерживается.
Часы пробили час ночи, затем два, затем три. Каллы не было. Последний бой часов разбудил Дафни, и она села, поставив пустую бутылку на кофейный столик. Она обернулась на Зили – та, как и я, не спала и все смотрела из окна на подъездную аллею.
– Ее так и нет.
– Надеюсь, эта девчонка не натворит там глупостей, – сказала Дафни, открывая последнюю бутылочку и делая глоток.
– Ты о чем? – спросила я. Мои собственные мысли были темными, как ночь. Я вспомнила Офелию с картины Милле и представила, как Калла лежит спиной на воде, лунно-бледная, в своем зеленом платье со светлой сеточкой. Только вот все это было слишком романтично. Художники изображали смерть молодых женщин как нечто прекрасное, но мне ли было не знать, какой она была на самом деле.