Вишневый омут. Хлеб - имя существительное

На чердаке Иннокентия Даниловича и поныне вы можете обнаружить бренные останки разного полкового добра: голенища от сапог, от которых и теперь еще очень внятно шибает деготком и тем неповторимым запахом, который ваш нос может учуять только в ротной каптерке и нигде больше: аккуратно скатанные обмотки, обрывки теплых байковых портянок и несколько разного размера и достоинства пряжек от ремней; две или даже три помятые фляги в изношенных донельзя шинельных чехлах; две или же три бурые, порыжевшие от времени шинели, от которых на вас повеет бесконечным унынием и густопсовой солдатчиной; обнаружите вы все на том же чердаке почти всю ротную канцелярию за 1904 год; среди других бумаг сохранился полный список нижних чинов роты, составленный Иннокентием Даниловичем в канун нападения японцев на Порт-Артур. Под третьим номером, выведенная особенно тщательно, значится и его фамилия. Не исключено, что он только один и остался на белом свете из всех этих безвестных российских ратников.

Почерк высокой каллиграфии пригодился Иннокентию Даниловичу и в поздние времена. Вернувшись с войны, он заделался волостным писарем, а потом – помощником секретаря сельского Совета в Выселках, где и дослужился до пенсии. Жить, однако, без канцелярии не мог. Завел на дому собственную – ту, о которой сказано выше. Из нее-то вы и сможете узнать о совершенно удивительных вещах.

Оказывается, едва ли найдется в Союзе хотя бы один сколько-нибудь приметный городишко, в котором не оказалось бы жителя Выселок, некогда оставившего родные пределы. В Саратове их около двухсот – к ним следует прибавить потомство, родившееся уже в городе и знавшее о Выселках лишь по рассказам отца да матери; в Москве – более пятидесяти; в Киеве – шестнадцать; в Алма-Ате – десять; в Новосибирске – пять; в Воркуте – семь; на Камчатке – одиннадцать; на Сахалине – десять.

За Волгой есть поселок, наполовину состоящий из граждан села Выселки. По воскресным дням эти последние мобилизуют все, что есть в их сундуках нарядного, и, как новенькие пятиалтынные, являются целыми семьями в Выселки. Всем внешним своим обличием, а также поведением эти бывшие всячески стараются показать, что они не напрасно покинули в свое время село, что живут они теперь припеваючи, а вы ройтесь тут в назьме, живите вместе со скотом, – плевать нам на вас! Если находился среди них такой, который не по доброй воле покинул когда-то Выселки, то этот непременно к таким словам прибавит со всей возможной язвительностью: «Вы думали меня в могилу загнать?! Не вышло! Сами спережь меня в нее шагнете!»

Поселок, где обосновались эти бывшие, сами они нарекли Воруй-городом, имея для того весьма веские основания. Большая половина жителей Воруй-города нигде не работает, всяк живет как бог на душу положит. Кто почестнее да посовестливее, устроился в ближайших конторах, на предприятиях, на стройках. Кто порасчетливей, с коммерческой жилкой, приладился выращивать ранние овощи и сбывать их на городские рынки – эти живут в собственных добротных домах. Кто понахальнее, тот откровенно ворует: Волга и поныне предоставляет таким немалые возможности.

В осеннюю пору эти доблестные рыцари наживы целыми отрядами врываются на грузовых автомобилях в Выселки, в соседние села и деревни, скупают за бесценок картошку, капусту, лук, поздние помидоры – и отсюда прямо в город. От непрерывного пьянства давно не бритые их физиономии распухли, сивушный дух несется далеко окрест.

Летом привозят все на тех же машинах ящики с палочками дрожжей, продают их тут не в три, а в четыредорога. Деньги не берут, а обменивают на яйца. Нагружают ими машины – и опять в город. Ежели ты попытаешься припугнуть наглых спекулянтов, то обратишь на себя великий гнев своих же земляков, которых, кстати, понять нетрудно: они не помнят, когда эти несчастные дрожжи были в их сельской лавке, хотя на приобретенных у спекулянта палочках наклеена марка Саратовского завода.

Рассудительный Иннокентий Данилович так и сказал мне:

– Ты, сынок, оставь этих робят в покое. Без дрожжей баба хлеб не испечет. А робята выручают. Пускай они подороже берут за них – не беда. Когда нет дрожжей, хлебушка, ох, как многонько портят! Иная вытащит из печки – и украдкой от мужа прямо свинье. Тесто тестом! А ить хлебушко – он подороже дрожжей выйдет. Так что ты уж не замай, не трогай их. Коли советская торговля такая неповоротистая, пускай эти робята выручают.

Иннокентий Данилович говорит мне эти слова между делом. Мы подходим с ним к пятидесятому уж бугру. Старик явно приустал. Язык его, до того такой бойкий и сноровистый, начал немного заплетаться. Возле очередного бугра он повествовал: