Високосный, 2008 год

Прочувствовав недостаточность усилий, опытный методист почти всего и вся из того, что он знал и умел, на этом не успокоился. Не вставая с трона, он взял лимонный освежитель воздуха, вставил его в переднюю брешь, и коротким нажатием пальца добил врага, убив запах ещё в зародыше.

Смерды! Учитесь срать по-платоновски!

Такое напишешь – подумал Платон – так потом Галина Александровна опять обвинит меня в излишнем натурализме. Но жизнь, есть жизнь! Да и права художника опять же…

– «Да! Еда в голове не задерживается!» – неожиданно уже вслух произнёс философ.

Вдохновлённый своими мудрыми мыслями и поступком очень цивилизованного человека, Платон, увидев опять непорядок в доме, вскипел на своих домашних, вызвав на их лицах искреннее удивление формой его претензии:

– «Ну, почему я Вас, азиатских свиней, никак к европейскому порядку не приучу?!».

На следующее утро, проезжая в трамвае на работу, Платон посмотрел вокруг себя в окно, и его осенило: До чего же смешной мир!? С этой ежедневной и ежечасной суетой, с гонкой тщеславий и самолюбий, потребления и чревоугодия, и прочих угодий, включая земельные!

Платон продолжил думать об этом и пришёл к новому умозаключению.

Если человек сначала и маскируется наносной культурой и воспитанием, то со временем, с годами, когда он теряет бдительность и самоконтроль, расслабляется, всё его истинное, генетическое, выплывает наружу. И неожиданно интеллигентные люди вдруг становятся просто глухими деревенскими недотёпами. Ведь именно такими были его коллеги по работе.

В один из редких дней Платон разговаривал по городскому телефону с сестрой Настей, тоже находящейся на городском телефоне, дома.

Вошла Надежда, увидела «сидящего на телефоне» Платона, и бесцеремонно влезла в его разговор:

– «Платон! У нас, имей ввиду, перерасход средств на телефоне!».

На что тот удивился:

– «Но я же не на мобильник звоню!».

– «Вот, вот! Нам пришёл счёт, что у нас много израсходовано средства на телефоне!».

Ну, и дура! Совсем сумасшедшая! – понял он.

– «Надь! Ты, как будто из самой глухой деревни! Совершенно не знаешь, как платят за телефон! Чукчи и то, наверно, знают?! А ты – нет!» – не выдержал городской абориген.

Через день Надежда Сергеевна, накрученная Гудиным и Алексеем, вошла к Платону, по её вине сидящему без работы, и лицемерно возмутилась:

– «Платон! Займись делом! Хватит хернёй всякой заниматься в рабочее время!» – указала она писателю на его, лежащий на столе труд.

– «Так для тебя это херня! А для меня наоборот! Всё, что кроме этого – указал он пальцем на свою писанину и есть херня! А моё – вечное!».

– «Ну, ладно, ладно!» – пошла Надежда Сергеевна на попятную, поняв, что задела писателя за живое, и придралась необоснованно.

– «Я потому и не даю тебе больше читать, как ты могла заметить, потому, что каждому произведению – свой читатель!» – победоносно поставил он окончательно хамку на место.

Тут же вмешался, словно ждавший удобного момента для засвидетельствования своего чинопочитания, почувствовавший жареное, выскочивший из-за двери, как цепной пёс, Гудин:

– «Ты, что? Так нельзя! Это же твой начальник, женщина!».

– «Да пошёл ты в… хурму!» – попытался сдержаться Платон.

– «Как это?!» – насторожился Табаки.

– «Да сразу: и на хрен, и в шизду!».

– «Хватит Вам!» – строго вмешалась начальница.

Оценив эти слова Надежды, как его защиту, Гудин сразу выскочил за дверь, а Платон, как бы выпроваживая Надежду Сергеевну из своего помещения, дружелюбно заметил ей в след:

– «Надь! Ты всё время торопишься с выводами, что свойственно женщинам, но совершенно недопустимо для начальника!».

Та ничего не сказала, видимо в этот момент наматывая все слова Платона себе на ус.

Уже дома, услышав по телевидению, как какая-то девица в спорт обозрении назвала страну Мали, Платон вспомнил о грамотности Гудина. Указывая Ксении на ошибку телекорреспондента, Платон заметил:

– «Это примерно почти то же самое, как если бы я назвал Гаврилыча не единорогом, а единооком!».