Високосный февраль

– Мань, ну опять? Мы же договорились – ни слова! Зачем ты растравливаешь себя?

Маша плакала и оправдывалась. Митя убеждал ее, что дело в гордыни. Она привыкла быть лучшей, первой – в школе, в универе, везде. Привыкла к всеобщему обожанию.

– Но жизнь, – говорил он, – штука такая. Иногда дает по носу. И с этим надо смириться. Надо вообще уметь смиряться, принимать жестокую и несправедливую действительность, в которой живет человек. Хватит иллюзий, Марусь! Тем более – в условиях нашей страны. Тем более – в журналистике, где… Ну, ты все понимаешь! Недаром твою профессию называют второй древнейшей.

Маша обиделась. Господи, на Митю, на святого человека, собственного мужа. Мама пыталась ее образумить. Свекровь тоже вмешалась, но осторожно, понимая, что она не мама, а всего лишь свекровь.

И Маша снова обиделась – теперь уже на всех сразу. Нет, она понимала – они прекрасны, ее родные, это она невыносима. Так же, как понимала и то, что ее обиды от нездоровья. От недуга. И невыносимая жажда уединения, даже одиночества – тоже от этого.

Вот тогда и сказала мужу:

– Знаешь, сейчас мне лучше одной. Извини.

И вот теперь она здесь, в этом санатории, в заточении, правда, в добровольном.

Назавтра она взяла себя в руки. От стола, заставленного немыслимой кучей еды – молочной кашей, котлетами с пюре, капустным салатом, булочкой с повидлом и плошкой с творогом – ее затошнило. Еле проглотила ложку творога и покрошила булочку. После завтрака – визит к врачу. Молодой и симпатичный доктор, кажется, стеснялся своей пациентки. И уж точно робел. Ему было явно неловко задавать вопросы о самочувствии этой молодой и красивой столичной жительнице. Маша из вредности ему не помогала – сидела на стуле и с насмешкой наблюдала за ним.

Доктор, справившись с волнением, протянул лист бумаги с указанием назначенных процедур. Маша вздохнула и, словно делая одолжение, взяла листок и принялась изучать.

– Из всего перечисленного, – наконец проговорила она, – я возьму только бассейн, массаж и жемчужные ванны. Жемчужные – потому, что мне нравится это название. А все остальное – бред и ерунда. Ну зачем мне ваш кислородный коктейль или сонотерапия? Вы сами-то в это верите?

Врач, красный как рак, что-то неловко забормотал в свое оправдание.

Маша усмехалась и качала ногой.

«Наглая столичная штучка! – подумал доктор. – Они все там такие».

– Ну, это ваше право, – холодно сказал он. – Я ни на чем не настаиваю, только советую. И эта ерунда, как вы выразились, приносит ощутимую пользу.

Маша кивнула, встала и вышла из кабинета. Перед тем как прикрыть дверь, обернулась и насмешливо и дурашливо сказала: «Спасибочки».

Доктор откинулся на спинке кресла и вытер со лба пот – бывают же дамочки! Ох, какой же я молодец, что не рванул в столицу! Надо признаться себе – не справился я бы там, ох не справился бы. Лучше здесь с простым народом. Без этих капризов и столичного пафоса.

Бассейн был по расписанию – сорок минут в назначенное время и – тю-тю, досвидос. Все рассчитано до минуты.

– А поплавать тогда, когда хочется? – удивилась Маша. – Когда мне удобно?

– Нет, нельзя. Это санаторий, а не частная лавочка. Здесь все по плану, по расписанию. И кроме вас – вон еще сколько больных, – резко ответила тетка в белом халате, презрительно оглядев столичную цацу. – Будут тут свои правила заводить!

Маша дернула плечом и вышла прочь – хамство! Какое хамство! Митя, ну как же? Куда ты меня отправил, господи? Просто машина времени в советское прошлое. Есть же прекрасные частные пансионаты, где все улыбаются и прислушиваются к твоим пожеланиям? Разозлилась на мужа, напрочь забыв, что добровольно согласилась сюда приехать, потому что хотелось подальше сбежать.

Она снова обиделась на всех – на врача, на тетку в бассейне. И, конечно, снова на Митю – вот он, виновник ее унижений.

Кстати, на телефоне было три вызова пропущенных от мужа. Она хмыкнула и бросила телефон на кровать – пусть поволнуется. Потом быстро оделась и пошла на улицу.

А как там было хорошо! Маша встала на пороге и задохнулась от восторга – высоченные темные ели были припорошены свежим снегом, который все шел и шел, был пушист и мягок и падал аккуратно, нежно, сказочно красиво. А какая стояла тишина! В голубоватое, в слабой дымке небо резко взлетели, словно взорвались, угольно-черные, с белой грудкой сороки, оставляя острым хвостом росчерк на голубом небосводе.

Гулко ухнул филин, и Маша вздрогнула от неожиданности, словно опомнилась. В лес вела узкая утоптанная тропка, и она смело пошла вперед. Идти было легко, снег был мягкий и еще неглубокий.

С верхушки ели спорхнула сорока, и на Машу посыпался пушистый и мягкий снег. Чуть запыхавшись, она остановилась и огляделась – здание санатория скрылось за поворотом, и ей стало немного страшно. Маша остановилась, чтобы развернуться, но увидела большой и пышный сугроб, подбежала к нему и упала. Упала навзничь, широко раскинув руки и ноги, как в мягкую старую и добрую перину у бабушки. Ах, как же сладко!

Она зажмурилась и задохнулась от восторга. Красота!