Вист втемную

Тарану лично это было до фени. Он не собирался проверять то, что рассказывал о своих злоключениях Седой. Но тем не менее ощутил какое-то невольное уважение. Все, что досталось ему, Юрке, по сравнению с этим казалось ерундой. А внешний облик Седого доказывал, что он если и врет, то не так уж много..

— В общем, в конце концов, — продолжил рассказ Седой, — я все же со второго этажа прыгнул. Скорее даже, просто вывалился — какие там прыжки с перебитой ногой! Как шею не свернул и позвоночник не поломал — не знаю. Упал вроде на мягкое, но кость-то разбитую ударил — и сразу в отключку от боли. Очнулся у дыры, которая под забором… А как туда дополз — не помню!

Таран сам через эту дыру выползал — место знакомое. Но все-таки на хрена Седому все это Юрке рассказывать? Наверняка ведь большая часть блатного мира в губернии полагает, что обугленные косточки господина Седых мирно покоятся на каком-нибудь кладбище. Конечно, ни Дяди Вовы, ни Жоры Калмыка на белом свете больше нет, но ведь есть и другие. Возможно, кто-то даже постарается, чтоб Иван Андреич поскорее вернулся на тот свет… Или он так раскрывается, потому что Таран отсюда все равно живым не выйдет? Тоже нелогично. Проще сразу шлепнуть, чем после этой рассказки…

Тем не менее Седой погнал дальше, немного переведя дух:

— Пополз в лес, еле-еле, конечно. Иногда за деревья хватался, иногда просто локтями упирался. Когда менты и пожарные приехали, всего метров на пятьдесят от фермы уполз. Слышал, как там базарят, но до меня они так и не добрались. Сперва часа два тушить пытались, но, похоже, ни хрена не вышло, все начисто выгорело, одни стены остались. А я за это время еще на сто метров уполз и опять сознание потерял. Даже думал, что уже помер. Но как оказалось — не совсем. Чую, что кто-то тормошит. Глаза открыл — дед с бабкой. Травы какие-то собирают и грибы. Но не обычные, а типа поганок. «Идти можешь?» — спрашивают. Я только головой помотал — язык не ворочался. И представляешь себе, эти «божьи одуванчики» меня, без малого сто кило, вдвоем за несколько километров оттащили! Носилки из двух жердей и дедова дождевика соорудили — и доперли! Во что значит ветераны Великой Отечественной!

— Бабка что, тоже ветеранша? — решил уточнить Таран.

— А как же! Санинструкторша бывшая. Уверяла, будто в молодости таких, как я, по весу, запросто на горбу с передовой вытаскивала… В общем, они меня донесли до деревеньки. Там все уже вымерли, одни они остались…

— Между прочим, — заметил Таран, — я в этой деревеньке тоже заночевал. Но никого не заметил. Думал, совсем пустая. Ночью ни одного огонька не светилось. И тишина была мертвая.

— Я знаю, что ты там был. Точнее, мне дед Василий рассказал. Дескать, приметил, что в крайнем от леса доме кто-то днем спать залег, а ночью ушел. А ихний дом с другого края, ближе к полю, находился. И от того места, где ты прятался, его просто не видно. Опять же, ты туда гораздо раньше пришел и, когда они меня принесли, дрых без задних ног. Дед утверждал даже, что храп на улице слышно было.

Насчет храпа Юрка, конечно, не помнил, но насчет того, что заснул именно в крайнем от леса доме, не сомневался.

— Вообще-то, я не сразу догадался, что это был ты, — признался Седой. — Потому что мне почти месяц пришлось лежать в лежку, и я просто-напросто полуживой был. У меня вообще голова не соображала. Это я уже потом, когда оживать стал, додумался.

— Так они вас в больницу отвезли? — спросил Таран.

— Ну да! На месте лечили, своими средствами. Травами какими-то, мазями самодельными. Что совсем обуглилось и отмерло — отрезали, где могли — сами зашили. Они ж лекаря-любители. Бабка, кроме медицинских курсов во время войны, конечно, ничего не проходила, а дед и вовсе до войны только семь классов закончил. Но где-то они всего поднабрались, и, как видишь, живу пока.

— И что, совсем не интересовались насчет того, откуда вы и кто вы? — недоверчиво спросил Юрка.

Тут Седой неожиданно хмыкнул:

— Понимаешь, им-то, бабке и деду, уже за восемьдесят. В общем, они все соображают, но у них то ли от старости, то ли от настоек этих на травах чего-то в голове поехало. Не знаю с чего, но им взбрело, будто я — красный партизан, который против буржуев-кулаков за советскую власть сражается…

— Ни хрена себе! — искренне удивился Юрка.

— А что? Они же считали, что это я ферму Душина спалил. Ясное дело: если кулака поджег, то, значит, большевик!

— Интересно… — покачал головой Таран, поймав себя на мысли, что начинает забывать о том, в каком качестве здесь находится, и даже о том, что Седой ему отнюдь не друг, товарищ и брат, а самый натуральный враг, который его два раза подставил, а один раз едва не убил.