Висталь. Том 2

Я живу здесь уже почти тринадцать лет. И может показаться, что я оторван от мира. Но на самом деле я живу в центре этого мира, и всё остальное есть лишь суть периферия. Настоящая личность не приспосабливается, не подстраивается под условия окружающего мира, но создаёт его по собственным лекалам, в соответствии собственным возможностям, и в связи со своими потребностями и желаниями. Воссоздать себя как центр мироздания, как та точка, откуда собственно расходятся лучи реальности, вырасти из песка, словно «Колос Родосский», и оглядывать с высоты птичьего полёта мир, делая его желанным и полезным себе, даже со всей его враждебностью, – враждебностью, прежде всего. Ведь на самом деле полезность враждебности, куда полезнее благонамеренности и снисхождения, для всего становящегося и крепнущего, а не разлагающегося и деградирующего.

Я ловлю в море рыбу на своей лодке, и акулы боятся меня, не подходя ближе, чем на десять локтей. Что они чувствуют, знает только бог. Я никогда ничего не делал для этого, но их невероятный инстинкт подсказывает им, что ко мне подходить близко очень опасно. И они кружат вокруг, не переходя границ дозволенного. В связи с этим, я вспоминаю бессмертное произведение Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». И меня охватывает гордость и причастность к чему-то по настоящему возвышенному и достойному. В такие минуты я ощущаю настоящее счастье! И даже «Морской волк» Джека Лондона, как метафора жизни моего приятеля, отходит на второй план, и превращается в лишь игру, в которой кто-то принимает правила, а кто-то нет. Но и в том, и другом случае, побеждает на самом деле, как правило тот, кто правил – не принимает, и не играет на поле своего сильного соперника, а создаёт свои правила, и, повернувшись на девяносто градусов, смешивает все карты противника, и выводит сражение на своё поле, принимая бой на собственных резервациях духа.

Мир ещё никогда не сидел на одном стуле, и жизнь ещё никогда не была прямолинейна и предсказуема. Каждый день приносит новые небывалые обстоятельства, и ты должен угадывать, как тебе поступать, невзирая на предыдущий опыт, но лишь опираясь на него одним костылём. Каждый новый день – это новая жизнь, которая никогда не была в прошлом, и никогда не будет в будущем. Нам только кажется, что всё повторяется, и что жизнь бренна, и не несёт в себе ничего нового. Протри свои замасленные глаза, выплюни из глотки «ядовитую змею обыденности», и мир предстанет пред тобой своей неисчерпаемой новизной, невероятными коллизиями и переплетениями, уходящими за горизонт параллелями, и бездонным небом своей возвышенности и изысканности. Парадокс мира в том и заключается, что при всей своей общей возвратной повторяющейся пантемиде, он никогда не повторяется. Во всём этом переплетаются его главные имманентные вечности, – Вечность возвращения, и Вечность забвения. Первая – Вечность бытия, вторая – Вечность небытия. Прошу прощения за пафос, но говорить обыденно об необыденных вещах, значит опошлять их.

Висталь, очнувшись от задумчивости, прошёл по небольшой комнате, и, поблагодарив обитателя лачуги, вышел наружу. Солнце клонилось к закату, и с моря уже подуло прохладой. Ему предстояло преодолеть пустыню, и сделать это было необходимо за ночь. Иначе он рисковал остаться в ней навсегда, превратившись в высохшую мумию.

Отсутствующий горизонт

Пустыня песчаных барханов, заснеженная пустыня крайнего севера, и пустыня океана, отличаются только относительностью твёрдой почвы под ногами. И в своих размышлениях, наш разум всегда ищет именно этой почвы, дабы не утонуть в зыбучих песках, или волнах изумрудной воды собственных недоразумений. Висталь брёл в ночи по этой песчаной пустыне, и ему вспоминалась одна история. Это происходило недалеко от Южного полюса. Висталь встретил здесь человека, который в то время был единственным человеческим существом на тысячи миль заснеженной пустыни. Руаль Амундсен, исследователь и путешественник, чья воля могла сравниться лишь с волей мифического бога, сына титана Иапета и Океаниды Климены.