Vita Nostra

Телефонная линия фильтровала эмоции, как промокашка – крупинки чая.

– Мама, ты не переживай. Все будет хорошо. Малой поправится. А я еще позвоню…

– Хорошо, Саш. Звони. Позванивай.

– Ага… До свидания!

Трубка легла на «рогатые» рычаги. Сашка некоторое время стояла, глядя в стену.

«Эмоциональная память», – так это называл Портнов.

Месяц до экзамена.

* * *

С утра тридцатого декабря пьяные первокурсники водили хороводы на свежевыпавшем снегу и распевали «В лесу родилась елочка». К ним компаниями и поодиночке присоединялись истерически-веселые третьекурсники. Студенты второго курса бродили тихие и тощие, как тени.

Разрисованная гуашью, оклеенная «дождиком» афиша звала на праздничный капустник. Актовый зал набился битком. Вика и Лена, когда-то жившие с Сашкой в одной комнате, пели частушки, иногда дурацкие, иногда пошлые, но все равно смешные.

Сашка сидела в зале, в самой гуще хохочущей публики, и ближе к концу действа вдруг вспомнила Захара. Как два года назад он, тогда второкурсник, стоял на краю сцены в Портновских очках, нес отсебятину – смело и естественно, и у Сашки, которой всегда было немного стыдно за плохих артистов, не возникало чувства неловкости – только страх, вдруг Портнов сочтет слишком смелую пародию насмешкой…

Через две недели Сашкин курс войдет вот в этот самый зал, чтобы никогда не возвращаться в прежнюю жизнь.

Она ушла, не дожидаясь окончания концерта. Среди груды пальто и курток в гардеробе нашла свою – с уже оборванной вешалкой. Оделась и вышла, собираясь вернуться домой и лечь спать, но вечер над Торпой был ясный, тихий и не очень холодный. Сашке захотелось пройтись, и она двинулась по Сакко и Ванцетти прочь от центра, к окраине.

В домах топились камины и печи. Над крышами поднимались дымы, белые в лунном свете, уходили вертикально вверх, обещая хорошую погоду. У Сашки зачесалась спина: ей представилось, как здорово было бы полетать в этом прозрачном мире между заснеженными крышами – и небом, в которое упираются серебряные дымные столбы.

Мостовая чернела влажным булыжником. Проехала машина – Сашка посторонилась. На фасаде закрытого, темного кафе беззвучно мигала гирлянда, чередуя красно-желтые и сине-зеленые вспышки.

А рядом стоял человек, такой неподвижный, что Сашка не сразу его заметила. И только когда он сказал: «Да, это я понимаю», – Сашка, вздрогнув, остановилась.

Голос был знакомый.

Костя стоял, привалившись плечом к розоватой кирпичной стене, прижав к уху мобильный телефон. Он смотрел на огни, не отрываясь, и не видел Сашку.

– И это я понимаю. Да, ты прав, не имеет значения… А что, есть кто-то, кто этого не боится? Из людей, я имею в виду?

Пауза. Сашка отступила, собираясь уйти.

– Я понял. Да. Договорились. Хорошо. До свидания, папа.

Сашка поскользнулась и села в сугроб, наметенный дворниками у кромки тротуара. Костя резко обернулся.

– Извини, – сказала Сашка. – Я просто гуляла.

Костя молча протянул руку, помогая ей подняться.

– Ты знаешь, что я – местоимение?

– Ты? Не знаю… Не знала.

Мигала гирлянда. Костя спрятал телефон во внутренний карман куртки.

– А ты глагол?

– Да.

– Я так и знал… Угадай, с кем я только что говорил.

– Я же слышала, как ты с ним попрощался.

– Ага. Ты была права: он по-своему хороший отец. Рациональный. Строгий…

– Ты запомнил те мои дурацкие слова?

– Ну почему же они дурацкие… Я однажды спросил у него: как он, который ни разу не человек, и даже близко не белковое существо… Как он умудрился сделать сына? Я подозревал, тут что-то не так, но знаешь, что он мне ответил?

– Что?

– «Неужели ты думаешь, что контролировать информационное пространство гипертекста легче, нежели произвести один эффективный сперматозоид?»

Они повернулись спиной к мигающей гирлянде и пошли обратно по Сакко и Ванцетти, по направлению к гудящему, поющему, празднующему Новый год институту.

– Что он сказал тебе? – рискнула спросить Сашка. – О чем вы говорили?

Костя выдохнул длинное облако пара:

– По-моему, он пытается меня подбодрить перед экзаменом. Но самое смешное, что у него это получается.

– Да?

– «Нет невозможного». Когда он это говорит, я ему верю… и тогда оказывается, что в смерти бабушки виноват я сам.

– Костя, – тихо сказала Сашка. – Люди-то, в отличие от слов, умирают…

– Я заметил, – отозвался он сухо. – Какого ты наклонения?

– Повелительного.

– Да ты что?!

Костя на секунду остановился.

– Выходит, не зря они так с тобой носились все это время, Портнов и Стерх. Глагол в повелительном наклонении… подумать только! А я – местоимение… заместитель. Мое место еще не выбрано… или, наоборот, выбрано заранее. Люди, в отличие от слов, умирают, но Фарит Коженников – не слово! Он правило, грамматическое правило… Когда он – его материальная оболочка – состарится и умрет, я буду он…

– Он так тебе сказал?!

– Нет. Это… забудь вообще, я этого не говорил.