Vita Nostra

Сашка дозвонилась маме на другой день. Голос в трубке был глухой и усталый. Поначалу мама отнекивалась, только потом призналась, что вчера, возвращаясь с работы, неудачно упала и сломала большой палец на правой руке. Ничего страшного, конечно. Мороки много… Рука-то правая… Ну да могло быть хуже, как оказалось. Не поскользнись она – свалилась бы в канализационный люк, там крышку сперли, темно, фонари не горят… В двух шагах был люк открытый! На тротуаре, вечером! Так что нету худа без добра. С ЖЕКом лаемся, судиться вот будем, наверное. А палец срастется. Не переживай. Все заживет.

Поговорив с мамой, Сашка долго бродила по городу Торпе. Пошел первый снег и тут же растаял.

* * *

В четверг дали отопление. В соседней комнате тут же прорвало батарею, и отопление отключили. Топали по коридору сантехники, бранились и грохотали железом.

К вечеру в комнате запотели стекла. Сделалось тепло; гармошка батареи украсилась свежевыстиранными носками, колготками и трусами. Сашка пошла на кухню, залила кипятком кубик бульона в эмалированной кружке и, прихлебывая бульон, села за упражнения.

У нее было такое чувство, будто она избежала большой беды. Собственно, тогда, позапрошлым летом, когда она увидела растерянную маму рядом с носилками, на которых лежал совсем незнакомый Сашке Валентин, она испытала нечто подобное. Почти радость – оттого, что вместо большой беды пришла относительно небольшая, которую легко пережить.

– Зачем он это делает? – спрашивал Костя, сидя над чашкой чая с развалившемся в ней сухарем.

– Ты не спрашиваешь, как он это делает.

И они молчали. И Сашка была почти счастлива, потому что поток событий окончательно вымыл из их отношений тот вечер, ту кильку, ту смятую простынку и монеты на полу… Монеты она, кстати, собрала потом до единой. Сложила в чемодан, будто предчувствуя, что рано или поздно Коженников-старший выставит счет.

– Костя, – спросила Сашка тихо. – А ты… Если ты захочешь бросить институт… Просто взять да уехать. Неужели он тебя не отпустит?

Костя помрачнел.

– У нас был с ним об этом разговор, – сказал, пытаясь выловить раскисшие обломки сухаря алюминиевой чайной ложечкой, – и, короче, я не стану и пытаться. У меня мама не очень здорова, бабушка старенькая уже… Я буду учиться.

– Ага, – отозвалась Сашка со вздохом.

Наступила ночь. Лиза шаталась непонятно где, Оксана долго возилась на стуле, пытаясь выучить параграф, потом отшвырнула книжку, выпила в одиночестве самогона из резиновой грелки и легла спать. Сашка сидела над книгой, отрабатывая номер за номером, будто взбираясь по обледенелой, почти отвесной стенке. Прочитать упражнение девять, посидеть в отчаянии минуты две: такое человеку сотворить невозможно, такое просто представить нельзя… Протереть глаза, вернуться к упражнению восемь, повторить его через силу; снова перечитать номер девять. Попробовать. Сжать руками виски. Еще и еще раз повторить восьмое; снова взяться за девятое и понять, что контур есть, нащупывается, надо только осторожно… очень-очень сосредоточенно… Довести упражнение до половины и сорваться. И опять – сорваться сразу после начала. И опять – чуть-чуть не довести до конца. И опять: довести, но знать, что повторить не сможешь. Вернуться к восьмому, мысленно прокрутить его, повторить девятое, морщась от напряжения. И еще повторить. И еще. Перевести дыхание, вытереть слезящиеся глаза, позволить себе минутную передышку: хлебнуть остывший чай. Прочитать упражнение десять… И снова впасть в отчаяние.

Так прошла пятница. И так прошла ночь с пятницы на субботу. В одиннадцать-десять, точно в свое время, Сашка вошла в тридцать восьмую аудиторию. Внутри у нее не осталось ни страха, ни злости. Мир вокруг был темным, поле Сашкиного зрения сузилось до круглого окошка размером с автомобильное колесо.

Она не увидела лица Портнова, а только его руку с перстнем.

– Я жду, Самохина, полную серию упражнений с первого по двенадцатое. Если собьетесь – начинайте с начала.

Она поставила посреди аудитории стул, оперлась двумя руками о высокую спинку и начала.

«…Вообразите сферу… Мысленно деформируйте таким образом, чтобы внешняя поверхность оказалась внутри, а внутренняя – снаружи…»

Два раза Сашка сбилась. При переходе от седьмого к восьмому упражнению и потом на двенадцатом, самом сложном. Оба раза остановилась и начала все сначала. И с третьей попытки довела серию до конца без единой паузы – как песню или как танец. Как скороговорку. Как длинное гимнастическое упражнение на бревне…

Окошко света перед ее глазами еще более сузилось. Она не видела лица Портнова. Она видела стол, край записной книжки и руку с перстнем, нервно сжатую в кулак.

– Хорошо, – сказал он глухо. – Ко вторнику – параграфы восемнадцать и девятнадцать. На будущую субботу – упражнения с тринадцатого по семнадцатое.

– До свидания, – сказала Сашка.

Вышла из аудитории, кивнула Косте. Добралась до общежития, ничего вокруг не видя. Легла в постель – и отключила сознание.

* * *