Витающие в облаках

Лу Макарони заменял Моревиллю мафию. Конечно, он был не настоящий мафиози, но большинство горожан разницы не видело. Семья Макарони основала империю кафе-мороженых («Лучшие шарики на всем севере!»), полностью вытеснив конкурентов со всего северо-восточного побережья (или «Йоркширской Ривьеры» — на этом названии настаивал Вик Леггат, глава местного совета), а затем расширила свою деятельность, включив в нее залы игровых автоматов, лавочки по продаже рыбы с жареной картошкой и вообще все, что может дать прибыль.

— Слыхали? — спросил Лу Макарони. — В море нашли тело. Какой-то женщины.

Он явно был расположен остаться и поболтать, но мадам Астарти это пугало.

— Хорошо, ну что ж, мне пора, — сказала она, возясь с висячим замком, на который запирала свою будку. — Много дел, много встреч — сами знаете, как это бывает.

— О да, — засмеялся Лу. — Я и сам забегался, как последняя собака.

«Бедная собака», — подумала мадам Астарти.

Наверно, я заснула, потому что в следующий миг меня разбудил звонок телефона. Похоже, в квартире больше никого не было. Я кое-как перебралась через остатки бирьяни с кошатиной, раскиданные по полу. Подняв трубку, я услышала пустоту — сосредоточенное отсутствие звука, должно быть таящее в себе неска́занные слова и незаданные вопросы. Потом раздался щелчок — на том конце повесили трубку, — и наступила мертвая тишина.

Я нашла записку от Боба. Кривым крупным почерком первоклассника он сообщал, что они с Шугом пошли на концерт Джона Мартина в «Новой столовой» университета. Телефон снова зазвонил. На этот раз я мгновенно схватила трубку. У меня в ухе загремел повелительный голос Филиппы Маккью, напоминая мне, что сегодня я должна сидеть с ее дочерью.

— Ты ведь не забыла?

— Нет, — вздохнула я, — не забыла.

Конечно забыла.

Что-то жирное в утесах

Море у мыса похоже на прокисшее желтое пиво, а солнце — анемичное, водянистое — мучительно ползет по ежедневной дуге через белую небесную кашу.

Я взяла бинокль покойного Дугласа и любуюсь видами с утесов, хотя смотреть тут не на что — разве на тюленей, которые буровят воду пролива. Черные головы прыгают на воде, как резиновые мячики. Время от времени далеко-далеко по мутному облаку воды и неба, которое в этих местах сходит за горизонт, скользит мимо корабль, словно сценический эффект в театре — картонный силуэт тянут через сцену на веревке, на фоне раскрашенного задника. Может, мы находимся на insula ex machina[57], в искусственном месте, вовсе не принадлежащем к реальному миру? И его цель — служить фоном, задником для историй, которые мы должны поведать?

Мне кажется, я чего-то жду, но сама не могу понять чего. У меня такое ощущение, что я ждала всю жизнь. Ждала, чтобы меня кто-нибудь нашел — дед, что признает меня родней; дух отца, что явится и поведает свою историю. Мое свидетельство о рождении, выданное в Обане (Нора безмятежно признается, что это фальшивка), сообщает, что отец «неизвестен». Аноним, который умудрился выскользнуть из памяти Норы. Человек, оставивший у нее столь изгладимое впечатление, что она даже имени его не запомнила. В детстве, когда я спрашивала, она говорила, что его звали Джимми, иногда — что Джек, а порой даже — Эрни. Вероятно, сошел бы и Том, Дик или Гарри.

— Это мог быть кто угодно, — упрямо говорит она.

— Но кем-то он должен быть!

Мертвые иногда забывают живых, а вот живые редко забывают мертвых. Однако в случае с моим отцом это не так. Половина меня отсутствует напрочь — следов моего отца не раскопает ни один криминалист. А раз так, я могу фантазировать невозбранно. Но, к несчастью, даже воображаемый отец покидает меня — то на борту корабля, то за рулем машины, то высунувшись из окна вагона (лицо скрыто дымом из трубы паровоза).

По одной случайной давней оговорке Норы я поняла: она росла и воспитывалась в совершенно иных условиях, нежели наше безденежное бродячее существование в «Орлиных гнездах» и «Приютах моряка». Мне пришло в голову, что, может быть, я — плод тайной страсти. Может, Нору обрюхатил какой-нибудь злодей, случайный бродяга, конюх в конюшнях или цыган в лесу. И тогда разгневанный отец выставил ее из семейной усадьбы — пусть живет как хочет. Я представляла себе, как ее вышвырнули на холод, на свежевыпавший снег, и захлопнули дверь, и она рожает меня, свою незаконную дочь, в какой-нибудь ветхой хижине.

— Это так было? — спрашиваю я в очередной, бесчисленный раз.

Нора задумчиво смотрит на меня.

— Не совсем, — говорит она.

Я мечтаю о том, что в один прекрасный день отец Норы, простив и раскаявшись, найдет меня и признает внучкой и наследницей. И вернет мне мое законное место в мире, где люди живут на одном месте, по ночам спят в собственных кроватях и избегают ненужных странствий. Конечно, жизнь состоит из странствий — нужных и ненужных, но, как мне кажется, ненужных все-таки больше.

Я жду, чтобы Нора подарила мне меня — рассказала о том, чего нет в моей памяти, о том, что было, прежде чем началась я сама.

— Ты можешь, например, начать с Дугласа, — подталкиваю ее я.

— С кого?

— С твоего брата.