Витающие в облаках

Он открыл одну из дверец плиты, за которой оказалась духовка с криво поднимающимся караваем хлеба. Откуда-то еще он вытащил большой глиняный горшок, закрытый не очень чистым посудным полотенцем.

— Йогурт, — объявил он, словно знакомя нас.

От йогурта пахло козлом еще сильнее, чем от давешнего молока. Он разделился на желейные сгустки и жидкую кислую сыворотку.

— Как ты думаешь, он такой и должен быть? — спросил Гильберт у Терри, которая от удивления чуть не упала со стула: впервые в жизни кто-то поинтересовался ее мнением по поводу кулинарии (да и вообще по какому бы то ни было поводу). Польщенная, она очень постаралась с ответом:

— Попробуй добавить варенья.

— Гениально! — воскликнул Гильберт, извлекая банку варенья из буфета, внутренность которого я совсем не хотела видеть (но пришлось).

Варенье оказалось бузинным, и в нем попадалось множество мелких палочек-плодоножек. Кроме того, оно было отчаянно кислое. Гильберт добавил варенье в йогурт и энергично помешал.

— У меня где-то есть еще йогурт, — сказал он, распахнул очередную дверцу плиты и — к своему удивлению — обнаружил там стопку пеленок (хотелось бы надеяться, что чистых).

— Я их проветриваю, — сказала Кара, появляясь в дверях. Ее тянула к земле тяжесть Протея, сидящего у нее на бедре.

— Ну я как бы и не думал, что ты их запекаешь, — пробормотал Гильберт, но так, чтобы она не слышала. Еще в детстве нянька внушила ему чудовищный страх перед женщинами, а пребывание в Харроу возвело эту фобию на уровень искусства.

Кара села у кухонного стола и принялась кормить грудью Протея (на сей раз одетого в грязный комбинезончик). За ней в кухню вошла еще одна обитательница Балниддри, женщина по имени…

— Ради бога, не надо больше персонажей, — сварливо встревает Нора. — Их уже и так слишком много, и все эти эпизодические фигуры, какой в них смысл? Ты их вводишь в повествование, даешь зачатки характера, а потом бросаешь.

— Кого? Кого я ввела, а потом бросила?

Я вижу, что ей приходится напрячь память, но наконец она говорит:

— Давину!

— Кого?

— Она была на семинаре по творческому мастерству. Спорим, что она больше не появится.

— На сколько?

— На фунт.

— И вообще жизнь полна эпизодических персонажей — молочников, газетчиков, таксистов. Ну что, можно продолжать?

— А еще безымянный юноша!

— Нет, — поправляю я. — Безымянный Юноша.

— Не важно. Какой смысл был его вводить, если он даже не существует больше? Можешь не беспокоиться их называть, все равно они у тебя долго не держатся.

— Тсс.

…женщина по имени Джилл, мать трехлетней девочки со сложным гэльским именем, которое произносилось совершенно не так, как писалось. Джилл села рядом с Карой, которая прервала кормление, чтобы набить огромный косяк из травки с собственного огорода.

— У тебя, случайно, нет реферата по Джордж Элиот? — спросила я у Джилл.

Она посмотрела на меня с заметным высокомерием, вытащила жестянку из-под «Золотого виргинского табака» и открыла ее. Там оказались уложенные ровно, как сардинки, аккуратно свернутые маленькие косяки.

— Я, вообще-то, с юридического, — сказала она, извлекая один косяк.

Гильберт принялся, грохоча и лязгая кастрюлями, готовить какую-то еду. Я не могла бы сказать, обед это или ужин, потому что снаружи было темно — не разобрать, день или вечер, — и я совершенно потеряла счет времени.

Кара затягивалась с такой силой, словно от этого зависела ее жизнь. Время от времени в косяке взрывалось семечко, словно выстреливал крохотный пистолетик, и светящаяся красная искра вылетала на стол или на легко воспламеняющуюся детскую одежду (и вот так тоже происходят несчастные случаи). Джилл и Кара обменялись косяками. Они принялись живо обсуждать, до какого возраста следует кормить грудью. Джилл считала, что до двух лет, а Кара — что «они сами должны решать». Возможно, она пожалеет о занятой позиции, когда Протей будет уже тридцатилетним государственным служащим, ездящим каждый день на работу в Тринг.

В этот момент на кухню вбежал маленький ребенок — с воплем, от которого кровь стыла в жилах. Я подпрыгнула от испуга — мне показалось, что на ребенке загорелась одежда, и я стала искать глазами что-нибудь подходящее, чтобы сбить огонь. Но никто из присутствующих даже не пошевелился, кроме Терри, которая незаметно подставила ребенку ножку. Тот мгновенно перестал вопить и оказался дочерью Джилл.

— Если ты хочешь есть, то придется подождать, — сказала ей Джилл.

Девочка выкопала где-то под столом пластмассовый детский горшок и швырнула через всю кухню.

— Не забудь, что нам надо убить козла, — сказал Гильберт, с сомнением глядя на упоротую Кару.

В иерархии Балниддри — скорее, в тамошнем порядке клевания — Кара была неформальным лидером. Оказалось, что козел, которого надлежало убить, — козленок мужского пола. Как объяснила Джилл, «козлята-мальчики ни на что не годны».

— Я не знала, что нас казнят, если мы не приносим пользы, — сказала Терри. — Оказывается, полезность — критерий, который решает, жить нам или умирать.

(Для Терри это была очень длинная фраза.)

— Мы говорим не о людях, а о козах, — сказала Кара.