Витающие в облаках

Прошло много времени, в течение которого ничего не происходило. Облупленную бежевую краску на стенах приемной разнообразил только плакат, призывающий меня чистить зубы после каждого приема пищи. Из закутка, куда увезли доктора Херра, вышел доктор Маккриндл и улыбнулся мне волчьей улыбкой. Прошло еще сколько-то времени. По коридору пробежала медсестра-практикантка с криком «Джейк, вернись!». Прошло еще сколько-то времени. Я прочитала стопку журналов «Друг народа», просмотрела свой реферат по Джордж Элиот, который добрался до фразы «Свою антипатию к стилистическому методу Джордж Элиот Джеймс рационализирует следующим странным утверждением: „Его диффузность… делает его чрезмерно обильной дозой чистого вымысла“», то есть не очень-то продвинулся, и еще дописала кусок «Мертвого сезона».

— Доброе утро, Рита! — бодро сказала Лолли Купер. — Чудесное утро, правда?

Куперы держали старомодную булочную — хлеб на продажу до сих пор пек муж Лолли, Тед, в пекарне, примыкающей к лавке. В Моревилле ходили слухи, что у Теда чудовищно вспыльчивый характер. Он обитал в пекарне, как напудренное мукой привидение, нечто вроде «белого кардинала», и все время насвистывал — в этой манере мадам Астарти чудилось что-то угрожающее. Лолли, напротив, была пышноволоса, любила одежду с рюшечками, воротнички «Питер Пэн» и большие банты, по-котеночьи повязанные на шее. Мадам Астарти казалось, что у Лолли Купер в доме всегда чистота и порядок, в холодильнике полный запас продуктов, а полотенца подобраны по цвету. Для мадам Астарти это была недосягаемая высота.

— Чего вы желаете? — спросила Лолли, заламывая руки, словно женщина, хранящая ужасную тайну, хотя ее лицо при этом по-прежнему выражало чрезвычайную, почти избыточную бодрость.

— Маленький белый деревенский, пожалуйста, — сказала мадам Астарти, засмеялась и добавила: — Добавить еще «домик», и за этим, пожалуй, надо будет к агенту по недвижимости, а не к вам.

Лолли непонимающе взглянула на нее, не спуская с лица приклеенную улыбку.

— Не важно, это я так, — вздохнула мадам Астарти.

— И чего-нибудь вкусненького к чаю? — предложила Лолли, и они вместе исполнили привычный ритуал, пройдясь по всем подносам глазированных и кремовых кондитерских творений.

— Пончик с вареньем? — перечисляла Лолли. — Пирожок с изюмом?

Из недр лавки все это время доносился тонкий, слегка вибрирующий свист. Мадам Астарти подумала, что он напоминает мелодию «Oh Mein Papa». Раньше этот мотив не казался ей угрожающим.

— Челсийскую булочку? — продолжала Лолли с безумным видом. — Шоколадный эклер? Чайный кекс? Профитроли?

Я закрыла глаза, а когда открыла их, передо мной стояла женщина, которая сегодня следила за мной на Балгейском кладбище. Я дернулась и встала — слишком быстро, отчего у меня закружилась голова.

— Почему вы за мной следите? — вопросила я.

Вблизи было видно, что у женщины кожа алкоголички — пятнистая, как у рептилии. Морщины на выдубленном солнцем лице. Волосы — медного цвета с прозеленью, словно женщина слишком много времени провела в бассейнах с хлорированной водой.

— Извините, — сказала она отрывисто, с жестким акцентом — южноафриканским или родезийским? — Может быть, вы мне поможете. Я ищу свою дочь.

— Кто вы такая?

— Эффи.

— Нет, это я Эффи, — сказала я.

Меня начало мутить. В больнице было ужасно жарко — совсем как в чересчур натопленной теплице.

Женщина рассмеялась — как-то странно, фальшиво; мне пришло в голову, что она, может быть, не в своем уме.

Я пыталась понять, кто она такая.

— Вы сестра моей матери, Эффи? Но вы же умерли. — Последние слова были явно невежливы.

— Нет, не сестра.

Но тут скорым шагом подошла санитарка и сказала мне:

— Можешь повидать отца, если хочешь.

— Отца? — растерянно повторила я.

Женщина пошла прочь, вонзая неуместно высокие каблуки-шпильки в больничный линолеум.

— Подождите! — закричала я вслед, но она уже протиснулась меж качающихся дверей и исчезла.

Мне стало совсем нехорошо — как будто я сейчас потеряю сознание. Может, это меня, а не доктора Херра надо положить в больницу. (Но кого указать как ближайшего родственника? Моя мать мне не мать. Ее сестра ей не сестра. Ее отец ей не отец. Мой отец мне не отец. Моя тетя мне не тетя. И так далее.)

— Третий бокс, — сказала санитарка.

Конечно, я знала, что в третьем боксе находится доктор Херр, а вовсе не мой безымянный отец, выбравший это неподходящее место для воскресения из мертвых. Но на миг — пока я тянулась рукой к занавеске, чтобы ее откинуть, — меня охватила дрожь предвкушения. Если там лежит мой отец, что я ему скажу? И еще важнее — что он скажет мне?

Доктор Херр разглядывал гипс у себя на лодыжке.

— Я уверен, что это не единственный перелом, — простонал он, даже не взглянув на меня. — Я им говорил, что у меня тахикардия, но они и слушать не стали — могли хотя бы кардиограмму сделать. И еще я ударился головой — откуда они знают, что у меня нет сотрясения?

Я перебила его:

— Вы что, сказали этой санитарке, что вы мой отец?