— Порыв есть, Реваз Габасович! Есть! — рявкнул Даблин. Галстук мешал ему, потому что Даблин висел в очень неудобной позе: почти вниз головой, почти чиркая туфлями по стене над поверженным креслом; галстук, вывалившись из расстёгнутого пиджака, мотылялся внизу, задевая за телефоны, а пиджак сваливался на шею. Даблин, прижав правую трубку щекой, рванул с себя галстук и бросил его вниз, на стол. — Есть порыв! — повторил он. — Что значит «маленький? Не меньше двухсот тонн! — козырнул он цифрой, подсказанной Прохоровым. — Не меньше! Ищи. Через час доложишь. Всё.
Всё. Завертелось. Реваз просто так лебезить не станет — чует кошка… А вот теперь начнутся сложности. Ох, начнутся, и ведь немалые, знать бы заранее — какие. «Ну, я вас!..» Дерево замысла шевелилось, трепетало ветвями и гнулось, оно было ещё слишком подвижным, но — чётким. Очень чётким.
— Петрович! — радостно гаркнул Даблин, швырнув Реваза на рычаги.
— Так я вот что думаю, Сергей Николае…
— Ерунда, Петрович! Слушай сюда: сейчас ты мне будешь диктовать схему отключения острова, а я буду записывать. Если ты боишься, сделаем вид, что я её сам придумал. Но — оптимальную схему, Петрович! Чтобы только эту нитку и ничего больше, понял? Соображай.
Петрович соображал долго — секунды три.
За это время Даблин успел сбросить пиджак, набрать на селекторе код управления «Шуркинонефть», вызвать кабинет главного энергетика и, убедившись, что там никого нет (ещё бы: без десяти полночь!), потянулся ко второму телефону, чтобы звонить ему домой.
— Не выйдет, Сергей Николаевич, — сказал Прохоров.
— То есть как не выйдет? — Даблин, уже набравший две цифры номера, прихлопнул рычажки ладонью — и это легкое движение подбросило его ещё на несколько сантиметров.
Оказалось, что насосы на острове включены по аварийной схеме, и автоматы у них заблокированы. Из-за высокого давления в старой запарафиненной нитке насосы работали с перегрузкой, грелись, часто отключались. А нынче ведь что? Двадцать восьмое сентября, конец квартала. Нынче дешевле два-три насоса потерять, чем план недодать. Вот так. Поэтому до утра ничего не выйдет.
— Почему до утра?
Да потому, что вода в озере высокая, темень, дождь. Ночью никто не поплывёт. Ведь отключить остров — это значит отключить подстанцию, которая на острове и стоит.
— А если не только? — спросил Даблин. Очень ему не хотелось задавать этот вопрос.
— Тогда, Сергей Николаевич, вырубай всю шестую линию. Вот так. Это, считай, половина месторождения простоит. До утра. И всё равно утром плыть на остров: за ночь вы ничего не успеете, а автоматы там заблокированы. Как только дадите энергию, насосы опять заработают. Вот так.
— Ну, почему у нас всё так по-дурацки, а, Петрович?
— Не по-дурацки, Сергей Николаевич, а по-русски. По временной схеме. Сами знаете: нет ничего долговечнее…
— Знаю. Ох, как я это знаю! Ладно, Павел Петрович, спасибо за консультацию. Пока. Не напивайся сегодня.
— Так ведь хорошее было озеро.
— Ну, этим ты его не спасёшь. Будь.
— А вы, значит, спасёте.
— А я спасу. — Даблин положил трубку и потёр виски. Ладно. Убрал со стола галстук (просто смахнул его на пол) и оглянулся на стену. Чистая. Значит, не задел. Повезло.
Итак, половина месторождения. До утра. Это три тысячи тонн нефти если до утра. А если на сутки — восемь тысяч… Допустим. То есть этого как раз допускать нельзя, восемь тысяч тонн в конце квартала — слишком большой дефицит.
Даблин, изогнувшись над столом, снял туфли — чтобы опять не наследить на потолке и стенах, — аккуратно поставил их на подоконник возле рации и, развернувшись, занял привычное положение: над самым столом, головой к окну, так, чтобы вся аппаратура была под рукой, а если падать — то невысоко и на стол. «Ну, я вас!..» Окинул хозяйским взглядом дерево замысла. Замысел был строен, чёток, строг. И в меру подвижен. Три тысячи тонн — это самый большой дефицит, который можно допустить. Это — максимальная цена озера в конце квартала. Есть, поехали дальше. Главный энергетик. Лучшего решения, чем предложил пьяница Прохоров, это должностное лицо предложить не сможет. Разве что сам поплывёт на остров. Ночью.
И поплывёт.