Витязь в кошачьей шкуре (СИ)

Издали смотрелось бодрячком и почти безопасно. Ну, если не представлять выпученные копшины глаза, горящие под распатланными волосами. Жесть натуральная!

Эти волосы вились, как змеи, и, кажется, даже удлинялись, чтобы спутать врага. Крышка гроба в очередной раз поднялась над могилой. Баба взмахнула когтями-серпами. Полетели щепки.

— Ему до полуночи и надо-то продержаться. Петух запоет — она сгинет — выдохнула Луша.

«А в прошлый раз не продержался, — скептически подумал Василий, все недоумевая, как упыря в часовенку занесло. И кто и зачем его там запер. — Да и откуда на кладбище петух?»

Волк дернул башкой. Похоже, собирался мчаться на Выселки за кочетом.

— Круг, круг вокруг себя нарисуй! — припомнив Гоголя, заголосил кот.

Конечно, покойничек не услышал. Не понял, как минимум. И копше Васильево пение оказалось по барабану. А если вот так?..

Но «кабачок» сработал только по волку: зверюга улегся и даже зевнул.

А вот Луша оживилась:

— А чего нам до полуночи ждать?

И приставив ладони ко рту, звонко закукарекала.

Крышка гроба разлетелась, как гнилая. Попадали обломки досок, разбив фонарь.

В воздух взвился сложенный пополам покойник и с хрустом обрушился на груду земли. Копша спиной вниз рухнула в яму и стала закапываться, ловко орудуя серпами. Дормидонт препятствовал, уклоняясь от лезвий, и тянул за сапог:

— Отдай! Мое! Пошла вон из домовины!

Сверху кружилась и верещала, ловя насекомых, летучая мышь.

— Да чтоб тебя! — подбежав, Луша швырнула в покойничка сумкой с вещдоками. — Там твои сапоги!

Скомандовала своим:

— Зарывай!

И стала толкать землю в могилу обломком доски.

Волк, развернувшись, рыл и швырял песок задними ногами. Василий бегал и суетился вокруг. Дормидонт в сторонке с кряхтением натягивал сапоги. Встал, притопнул:

— Как влитые! А подковка где⁈

Луша схватилась за щеки:

— Овраг! Ой, и как я могла забыть проверить показания тещи! Севериныч меня съест.

Да не съест, не съест, ткнулся ей в бедро башкой Василий. Не ест он девушек, особенно таких красивых. Крепкая да ладная, глазищи синие, коса ниже пояса.

А что она красивая, душой нисколько не покривил.

И умных Севериныч не ест!

Вот только посмей кто сказать, что она не умная…

Василий прямо тут обнял бы ее и заурчал, утешая, если бы не шустрый покойник. Услышав о теще, он метнулся в темноту:

— Я овраг проверю!

Луша оказалась шустрее и схватила Дормидонта за плечо, а волк перегородил дорогу и рыкнул, слегка обнажая зубы.

— Стоять! Затопчете там улики вконец.

Василий подумал, что упырь им попался неправильный. Нормальные зомби хромают, вытянув вперед руки с когтями, и зловеще надвигаются, утробно повторяя: «Мозги, мозги…» Вроде бы смешно, но когда смотришь или гамаешься ночью, жуть берет.

А этот… овечка луговая… собачка. Э, ромашка.

Или он с копшей намахался так, что вся ярость прошла? Хоть к ране теперь прикладывай?

Потому как Дормидонт не стал вырываться и в драку не полез. Пробурчал мрачно:

— Давай я сам схожу. Я вижу в темноте. А ты — нет. А в нашем овраге шею можно свернуть. Люди, оне ж хилые. Кой леший Зойку в овраг понес, пущай и днем?

Ну хвастун!

Хотя вон хтонь его вдвое сложила, подкинула да шмякнула, а Дормидонту как с гуся вода.

— Вместе пойдем!

Луша наклонилась над фонарем. Керосин не вылился — фонарь был устроен разумно, и фитиль зажегся с первого раза. Вот только стекла побило в труху. Луша шевельнула губами и пальцами свободной руки.

И на глазах ошеломленного Василия крупные и мелкие осколки стали собираться на место, становясь целым стеклом.

Все же ведьма, зевнул баюн и не испугался.

Нетерпеливо притоптывая и оглядываясь, Дормидонт повел их к оврагу. Тот был на краю кладбища, вполне в тех границах, которые ожившие покойники покидать не смели.

Из оврага тянуло затхлой плесенью и влагой, над ним дрожали, переплетаясь, ветки с черными в ночи листьями. Еще воняло трухой. Волк громко чихнул. А Василий передернулся, вспомнив тот овраг, которым убегал от Яги. Счастье, что падая не сломал ничего.

Дормидонт дернул вниз стремительно, пропадая из виду

— Стой! Куда⁈

Луша погналась, споткнулась и зацепилась о согнутое дерево: с омерзительной отстающей, мокрой и плесневелой корой. Василий почувствовал это, кидаясь, чтобы удержать. Ткань зацепившейся юбки выдержала. Зато гнилой сучок треснул, и они в обнимку, перекатываясь и треща валежником, покатились в овраг.

Следом трусил волк. В темноте он ориентировался свободно. Не хуже Дормидонта.

Фонарь Луша не выпустила. И растекшись мохнатой кляксой, Василий медленно соображал, а вот почему электрический не взять? Не изобрели еще? Или на батарейках экономят, поди навозись их из города?

Кап-кап, капали капли на морду коту. Василий глубоко вздохнул. И тоненько мяукнул, показывая, что живой.

Странная она. Нос расцарапала, а над ним плачет.

Глаза Лушины были близко-близко. Василий заглянул в них и окончательно пропал.

Луша ощупала баюна, проверив, нет ли повреждений. И сердито вытерла глаза. Гордая, не любит плакать.

— С приземленьицем вас, — ядовито поздравил Дормидонт.