Витязь в кошачьей шкуре (СИ)

Баюн первым метнулся от реки по знакомой тропке к дому. И Яги с ее чернавцем больше не высматривал и не боялся. А все думал о своем кошачьем достоинстве, которое этим наглым купанием было уронено дониже пола.

Шерсть свисала сосульками, баюн стал меньше вдвое, и с него при беге все еще капала вода.

— В дом с немытыми лапами не лезь! Севериныч нас убьет!

Луша догнала Василия и ровно дыша, побежала рядом. Смотреть на нее было приятно.

Но чтобы показать, что все еще обижен и возмущен ее коварством, баюн широко зевнул и отвернулся.

Дома Василий, показывая характер, налакался воды из миски для мытья ног, сожрал пшенную кашу со шкварками, что Луша вынула для него из печки, и растерзал корзину, приготовленную ему для сна. Большую такую корзину, уютную. Туда была положена мягкая подушка в пестрой наволочке, набитая сеном, и алое атласное одеяло. Просто прекрасное ложе. Но корзина!

Нет, на самом деле баюн понимал, что мстить надо вредной бабке и ее подельнику И что корзина — просто символ унижения и страданий, им перенесенных. Но удержаться не смог.

Потом схватил подушку зубами за угол и утащил в самый дальний угол под кроватью, куда враги уж точно не доберутся без шума и пыли. И затихарился там.

Оказалось, староста самоуправы стоял на пороге и за эпической битвой с ивовым прутяным изделием наблюдал. И хихикал про себя.

— А я говорил… — Севериныч довольно огладил бороду. — Баюн — это не какая-то там кукла. Дескать, «куколка, покушай, моего горя послушай…», а она тебе победу соорудит и жениха впридачу. К коту особенный подход требуется.

Вообще-то ничего он не говорил подобного. Это Луша сказала, что у кота не может быть хозяина.

— Не нужен мне ваш жених, — хмуро сощурилась Луша. — Ни впридачу, ни вообще. Доброй ночи!

Сказано было таким тоном, что будь девушка ведьмой — ночь для большого начальства оказалась бы очень недоброй.

Пряталась за всем этим какая-то тайна.

Севериныч ушел. А Василий плотней забился под кровать, слушая, как та скрипит над ним, когда девушка ворочается, и как шуршат перины. Наконец утомленная Луша заснула.

А Василий не мог. Луна светила в горницу поверх занавески. В городе она из-за фонарей никогда не была такой яркой. А на душе у баюна кошки скребли, как бы странно это ни звучало.

Вроде он обрел дом, и еду не за преступления, и даже чин… Или должность? Или чин? И все равно… Тоска навалилась такая, что хотелось плюхнуться на пол и помереть. Но из-за анатомии он даже голову лапами обхватить не мог, ну разве что лежа. А так приходилось сидеть, опираясь на три ноги и хвост, а четвертую прижимать к очам жестом фейспалма.

Депрессия, страдания. Он так проживет всю жизнь в этом, как его, Вертлюжине, и помрет котом, и никто об этом не узнает. Что он человек! А его чувства… может он засунуть эти чувства туда, откуда пышной пальмой прорастает хвост.

Сколько ни уговаривай себя: «Это сон, это просто сон…» — фиг проснешься.

Глава 6

Разбудил Василия петух.

Он кудахтал, вышагивая по подоконнику растворенного окна. Маршировал, выкидывая вперед когтистые желтые лапы со шпорами. Тряс шелковой бородушкой и многоцветным хвостом. И с любопытством взирал на Василия то левым глазом, то правым.

И убедившись, что тот проснулся, выпрыгнул в окно.

Василий полез следом. И завис пузом на подоконнике, хотя до земли было всего ничего. Широко зевнул.

Утро было прохладным, бодрящим и солнечным, как и положено августовскому утру в деревне. Луша перебирала голубой мотоцикл. Золотистый августовский туман, рассеиваясь, медленно убредал со двора. Начинало пригревать солнце.

Холимый саженец Севериныча в огороде вырос на полголовы и радостно звенел серебряными и золотыми листьями. Помидоры не звенели, зато плоды на них округлились и призывно пламенели, подсказывая, что их пора сорвать.

Василий почувствовал, что живот подвело от голода, и вернулся к мискам на кухне. Вчерашняя каша заветрилась. И он вспрыгнул на припечек, чтобы проинспектировать горшки. И разумеется, своротил.

На грохот прибежали все: Севериныч, Луша и петух. Кочет первым же делом стал клевать из Васиной миски. А детектив и староста устраняли безобразие.

— А мужчину первым делом накормить надобно! — назидательно ворчал доможил. — А не за технику свою с утра хвататься. Тем более что она и так на ходу.

Луша громко фыркнула и наложила баюну еды. Неплохой был борщик, Василий оценил.

Севериныч ушел сквозь стену. Прокричал:

— Луша-а! Зайди после завтрака в самоуправу!

— Угу, — она повозила в тарелке ложкой, расписанной под хохлому. И вздохнула.

— Вот. Изучи.

Серенькая папка, трепеща завязками, перелетела Луше в руки. Девушка заглянула внутрь:

— Марфа?

— Марфа.

— С молодильной вишней?

— С нею. Разберись и доложи.

— Так я уже разбиралась. Служебного волка взять разрешите? — Луша огромными глазами взглянула на начальство. — И засаду нужно делать.

— Разрешаю, — начальство небрежно махнуло рукой, от чего в служебных папках сделался трепет и чернильницы застучали крышками. — И баюна возьми. Пущай вникает.

— Есть! — Луша щелкнула каблуками. — Можно идти?