Витязь. Замок людоеда

— Шутники, блин… — поворчал, оглядываясь за одеждой. Но ее и след простыл, как за оставленным без присмотра чемоданом на одесском вокзале. А вместо нее один из братьев протягивал мне просторную хламиду. То бишь — большую простыню, возведенную в ранг одежды.

И на том спасибо. Мне, при нынешних габаритах, стесняться нечего, но все-таки тут не бордель и даже не бани в Сандунах.

— С одеждой делайте, что хотите, — предупредил на всякий случай. — А шкуру медведя не троньте. Обижусь… Она мне дорога как память о доме.

Кстати, не забыть бы попросить игумена: когда пошлют экспедицию на поиски ковчежца, чтоб и дубину мою заодно захватили. Жаль было расставаться с любимым оружием и единственной вещью из прошлой жизни, но к поясу ее не прицепишь. А оснастить меня лишней парой рук Создатель не озаботился.

Впрочем, как бы я ни ворчал и ни возмущался, должен признать — купель произвела изумительно ободряющее воздействие. Не то чтоб я больше не хотел спать, сон по-прежнему маячил за спиной, но зато теперь я точно знал, что не усну прямо за столом, а вполне успею насладиться обедом. Пусть даже самым постным, главное — обильным.

«Шарик, ты что больше любишь? Сосиски или котлеты?» — «А всего побольше…»

* * *

Зная со слов отшельника Феофана, что день нынче постный, я ожидал получить в лучшем случае еще одну миску каши или тюри. Но видимо, святые отцы учли повышенную нагрузку, и кроме хлеба на столе меня ждала парочка огромных жареных рыбин. Я даже не знал, что карпы могут быть такими огромными и жирными.

Одним словом, как я ни хорохорился, в смысле не налегал на пищу, а доесть ее не смог. Уснул раньше. Прямо за столом. В лучших традициях национального пиршества. Последнее, что помню, прямо перед лицом широко разинутый рот рыбины. А когда открыл глаза вторично, то увидел рядом… в смысле на табурете возле моего ложа — клюющего носом Митрофана.

— Солдат спит, служба идет? — поинтересовался я шепотом.

Монашек встрепенулся, поглядел на меня и радостно заулыбался.

— Ох и здоровы ж вы спать, ваша милость.

Вот как? Я поглядел в узкое, как бойница, окно, пытаясь понять, какое на дворе время суток, но сквозь мутноватые слюдяные стекла удалось понять только одно — сейчас не ночь. И когда я трапезничать изволил, тоже светло было. Так в чем проблема? Нормальная послеобеденная дрема.

— Долго, говоришь?

— А то. Сутки почти… Я сейчас! — Парень вскочил и выбежал вон. Странная реакция на пробуждение друга. А мне что прикажете делать: вставать или можно еще поваляться?

Я сладко потянулся и повернулся на бок. Лежанка натужно заскрипела, но выдержала. Привыкла, наверно. Ну и я никуда не рвусь. Сделал дело — лежи смело. Тем более что срочных дел вроде нет, если мне позволили дрыхнуть и не будили. Так чего суетиться поперед батьки в пекло? Нужен буду — сами позовут.

О, накаркал. Кажется, уже идут.

Дверь тихонько заскрипела и впустила в келью, вопреки моему ожиданию, не отца Митроху, и даже не отца игумена, а совершенно незнакомого монаха. Впрочем, с чего бы настоятелю самому бегать к посетителям? Не тот ранг.

Монах подошел ко мне, молча присел на край лежанки и жестом указал сперва на свои глаза, а потом на мои. Как бы спрашивая разрешения посмотреть. Эскулап тутошний, что ли? Уж не тот ли самый брат Себастьян, к которому раненого гонца было велено отнести? Кстати, примечательная деталь: монах совершенно сед, как молоком облит, а глаза молодые. Даже «гусиных лапок» вокруг них нет. Зато лоб не просто испещрен морщинами — изрезан, как пашня плугом. А еще, у мочки левого уха весьма примечательная родинка.

— Можете делать все, что считаете нужным, брат Себастьян, — я изобразил легкую улыбку, заметив, как по лицу монаха промелькнуло удивление. — При одном условии: ничего лишнего отрезать не будете. Договорились?

Лекарь шутки не поддержал. Наоборот, нахмурил лоб еще больше. Чем-то моя реплика его задела. Неуместной показалась? Или неумной?.. Типа, молчите, больной — врачу виднее. Сказал в морг — значит, в морг.

Монах провел хоть и беглый, но, как мне показалось, очень дотошный осмотр. Во всяком случае, для себя он что-то важное понял. Поскольку многозначительно покивал, пожал плечами и, по-прежнему не проронив ни звука, удалился.

— Не понял, что это было? — посмотрел я на Митрофана. — Спасибо, зубы пересчитывать не стал. А то я уж совсем себя лошадью почувствовал. Продаваемой цыганом на ярмарке.

— Что вы, ваша милость, как можно?.. — взмахнул руками тот. — Брат Себастьян знатный целитель. Он недавно в монастырь пришел. А раньше к нему на излечение даже бояре да князья приезжали. И домочадцев возили. Так что можете не волноваться, вы совершенно здоровы.

— Как будто я в этом сомневался. А молчит все время оттого, что тайны медицинские выдать опасается? Или обет принял?

— Грешно смеяться над калекой… — не поддержал моей шутки Митрофан и сумрачно добавил: — Крестоносцы язык ему вырвали.

М-да, нехорошо получилось. То-то медикус так посуровел, когда я ляпнул про отрезание лишнего.