Витязь Железный Бивень

Думали так наверняка многие, если не все, только мало кто решался высказывать подобное вслух. А уйти, кажется, не решился никто. Просто не получалось взять да и повернуться спиной к молчаливым фигурам на помосте, раздвинуть локтями сгрудившихся вокруг братьев-людей и вытолкаться прочь из толпы. Потому, что за огородившим выгон крепким плетнем, у перелазов и на плоских вершинах близких холмов весело посверкивала бронза копейных наконечников. Как-то больно много оказалось вдруг копейщиков у Предстоятеля – куда больше, чем положено по обычаю. Рослые, мордатые, неприятно похожие друг на друга и на новоявленных смиренных защитников, они по трое – по четверо стояли именно в тех местах, которые никак нельзя было обойти стороной, выбираясь с выгона. Стояли спокойно, доброжелательно поглядывали на приходящих, малым да немощным помогали лезть через плетень, но почему-то ни у кого не возникало и тени надежды, что эти верзилы станут вот так же по-доброму или хоть безразлично глядеть на вылезающих обратно.

Менялы – народ шустрый и пронырливый. Тот, похвалявшийся своим всезнайством, изловчился протиснуться к самому помосту: понимал, что если оттуда начнут говорить, то большинство пришедших ничего не расслышит. А он сумел разобрать каждое слово из первых уст без помощи специально засланных в толпу повторял, которые наверняка перевирали и путали речь Предстоятеля.

Да, раньше других заговорил Предстоятель. Проникновенно и внятно он для чего-то рассказывал давно и всем известные вещи: как Мгла решила покарать утратившие почтение к ней и к ее послушникам горные общины; как наслала она исчадий да бешеных в небывалом числе и в небывалое время и как Мир потерял старых защитников и обрел новых. Еще он сказал о том, что Бездонная в неимоверной милости своей покуда терпит изменивших клятве воинов Галечной Долины, которые вместо спасения жизней братьев-людей вздумали спасать собственные. Эти клятвопреступники подняли оружие против самих Истовых, выгнав немощных старцев из-под защиты стен их извечной обители, казалось бы, на верную гибель. Однако Мгла не позволила свершиться несправедливости и охранила главных своих послушников. В безграничной милости она до сих пор ждет, что отступники повинятся перед нею и людом. Но те прячутся в неприступном строении и виниться ни перед кем не хотят. Они даже смеют иногда врать дымами, что Витязь Нурд и старая ведунья с Лесистого Склона живы, здравы и вовсе не покараны гибелью за известные всем попытки оболгать Истовых.

Вот этого меняла не понял. То есть всякие слухи впрямь ползали по Черноземелью, и наверняка слухи эти вранье, раз и серые, и Предстоятель так их называют. Но вот кто мог донести это самое вранье до Жирных Земель? Дымы бывшей Первой Заимки никто, кроме послушников и Ревностных, видеть теперь не может – сами же Истовые запретили приближаться ко Мгле и к Мировой Меже без их личного соизволения. А те, кто подобного соизволения удостаивается, конечно же не станут вторить неугодным вымыслам. Как же так? Не ведовство ли тут? Но ежели тут впрямь не без ведовства, то, выходит, ведунья и впрямь жива? Или кто-то из клятвопреступников обучен колдовству и знается со смутными и прочей невидимой для обычных людей жутью?

Бешеный разберет, прямо ли на Сходе запали эти сомнения в менялью голову или только теперь вызрели они в надкушенном брагой уме. Неважно это – когда; да и нет никакого интереса знать, что там копошится под волосами хмельного кутилы. Есть у него глаза, которые видели, есть рот, чтобы об увиденном рассказать, и нет разума, способного уследить за вертлявым дурным языком, – вот и славно, а прочее пускай его самого заботит.

Меняла не заметил, как на помосте появился Мурф. Предстоятель замолчал – похоже было, что он еще не закончил свой нелепый рассказ про известное всем, а просто очередной раз дает повторялам возможность донести свои слова до окраин людского скопища. Но бормотание повторял стихло, а осанистый старик так и не разлепил губы. Он неторопливо отшагнул в сторону, и на его месте вдруг оказался Отец Веселья. Может быть, Мурф давно уже прятался за предстоятельской спиной, или это толпа серых и мудрых выдвинула его из себя – меняла стоял слишком близко и мог видеть лишь то, что происходило на самом краю помоста.

Затянувшееся гостевание на заимке никак не изменило внешность певца, разве только пук волос на его макушке стягивала теперь широкая полоса крашенной в серое кожи – похожими полосами почему-то вздумали повязать себе головы и копейщики Предстоятеля. А в остальном Мурф как Мурф: презрительный прищур, самоуверенно вздернута изукрашенная блестяшками борода, широченная грудь колесом…