Витязи в шкурах

— Князь Игорь — хорошо полки водит, — задумчиво произнес Якуб. — По всей Руси поискать. Но добрый слишком. Когда узнал, что половцы бронные и при мечах, умно сделал: ночью тихо перешли верст двадцать и напали на поганых нежданно. Те и биться не стали — сразу побегли. Поганые храбрые, когда их трое против одного… Добычу мы взяли хорошую, полон… А вот дальше не надо было князей своих слушать, передых им давать. Приказать строго: уходить! С добычей и полоном — к своей земле! Уже добрели бы…

— В полоне Игорь, — вздохнул Улеб. — И Владимир. Наверное и Святослав со Всеволодом. Много наших в полон попало.

— Князьям что! — хмуро сказал Якуб. — Будут жить в шатрах, да кумыс попивать. Ждать пока выкуп привезут. А вот дружинникам и воям колодки на шею набьют, кому — и на ноги; будут плевать на них и пальцами показывать. Поганые это любят. Первая у них забава — в человека плевать.

— Неужто князей — в шатры?

— А то! Они ханам — свои! Дед Игоря с погаными уделы отвоевывал, отец его половцев на землю русскую водил. Сам Игорь, когда Святослава надо было на киевский стол садить, с Кончаком за Днепр ходил. Тогда Ростиславичи крепко им дали. Еле ноги унесли! Игорь в одной лодке с Кончаком уплыл. После этого и просватал сына за Кончаковну.

— Владимира?

— А ты не знал? Отец Игоря, Святослав, на половчанке был женат. Чего ж Владимиру не быть? Не обидит Кончак свата. Выкуп возьмет, и добрый — без него не отпустит, но содержать будет хорошо. Слуг даст и девок. Пей, веселись! Сам тем временем на Русь пойдет. В северской земле войска нет, всех Игорь в Поле положил. Жги, грабь без помехи, уводи в полон жен и детушек, — Якуб скрипнул зубами. — Только-только отстроились смерды…

— Святослав Киевский поможет.

— Если захочет. И успеет. Войско собрать надо. А он еще не знает.

— Чего сидим?!

— На заморенных конях далеко не уедешь. Пешком быстрее. Не тревожься! Беловолод Просович с двумя заводными конями на Чернигов пошел. Сам видел. Если будет скакать без роздыху, в три-четыре дня доспеет до Ярослава Черниговского. Тот со Святославом Киевским снесется. Нам к себе ехать надо, смердов упредить, что попрятались в лесу и скот увели, а добро прикопали. В лес половец не пойдет, боится.

— Зато города пожжет.

— Не умеют поганые города брать. Посады — да, выжгут, но за забрала не влезут. Посады люди отстроят…

У костра на некоторое время все стихло.

— У тебя, княже, дети есть? — спросил Якуб, первым прервав молчание.

— Нету. И жены… Куда жениться, безудельному? Княжья дочь не пойдет, а на неровню брать не хочу.

— Лет тебе сколько?

— Тридцать скоро.

— Старый уже. Не женишься.

— Гомий, город свой удельный, верну — женюсь.

— Жениться надо смолоду, — не согласился Якуб, — чтобы дети вырасти успели, не шли в сироты маленькими. Васильку сколько это говорил, даже невесту нашел — не схотел.

— Невеста не понравилась? Некрасивая?

— Немного рябоватая, но что с того? Все остальное — при ней. Сядет — лавка трещит. Дочь боярская, в приданое за ней пять вервей давали. Богатых, не то, что мои…

— Значит, ослушался сыновец стрыя, — усмехнулся Улеб.

— Князю Владимиру на меня нажаловался. А тот сам еще дите горькое. Ножками затопал: «Нечего Васильку жениться поперед меня»! Тебе дело? Ты свое, княжье, справляй…

— Не любишь ты князей!

— Смотря каких! За тебя вот, как вернемся, молебен попу закажу. Выручил, когда поганые нас с Васильком обступили. Я уже снова в полон готовился…

— Боялся?

— Мне ль не бояться? Попал бы на хана, от которого утекли, привязал бы обоих к хвостам кобылиц и погнал бы в степь. Спас ты нас!

— Было не тяжко. Половцы сечи не любят. Они больше стрелами…

— Как ты их сек! Налетел, как коршун, ругался… «Блядины дети… Выблядки кобыльи… Песья кровь», — с удовольствием повторил Якуб. — Даже слушать было страшно. Зло у тебя на них?

— Зло.

— Убили кого?

— Сестру. Монашку. Она в Белгороде, в обители женской жила. Прошлым летом напали половцы. Над монашками учинили поругание великое, кто сопротивлялся — посекли. Сестра сопротивлялась…

— Мы девок половецких в вежах тоже не миловали, — задумчиво сказал Якуб. — Таскали по полю… Видел?

— Так монашки!

— А половцу, что монашка, что не монашка. Он в нашего бога не верует. Для него монашка баба — и все! Он к русской веси прискачет, ударит оратая стрелой, жену его возьмет, детей. Кого себе оставит, кого в рабы продаст. Мы к их вежам придем; половца зарубим, жену и детей в полон заберем, продадим купцам. Так и живем…

Якуб замолчал, и возле давно потухшего костра на долгое время установилась тишина.

— Ты жил у них два лета, — тихо сказал Улеб. — Что за люди? Угров знаю, ляхов тоже, Жмудь воевал, на ятвягов ходили… А в Поле впервой.