Витязи в шкурах

— Говорил тебе, боярин, что тут брат идет на брата и за имение готовы глотки друг другу перегрызть, — Микула вздохнул. — Вот… Сгубили молодого князя, а за что?.. — Микула помолчал. — Улеб меня к себе звал служить, обещал сотским сделать в Гомии. Я б пошел — он добрый, хотя для виду и покричать любил… Теперь идти некуда. Ты тоже добрый человек, боярин, и друг твой Кузьма добрый. Вы волками оборачиваетесь, а сердце у вас человеческое. А они с виду люди, а суть — волки…

Что-то мешало Вольге у шеи. Он поднял руку и нащупал стрелу, все еще торчавшую в его броне; в горячке боя он совсем забыл про нее. Вольга взял за ее черен, рывком дернул и поднес стрелу к глазам. Наконечник был четырехгранный, бронебойный. Чуть ниже и…

— Кому-то и ты дорогу перешел, боярин, — сказал позади Микула.

Сжимая стрелу в руке, Вольга медленно пошел прочь. Вои расступались перед ним, а он скользил взглядом по их лицам — чужим, отстраненным. И вдруг увидел родное. На побледневшем — так, что даже пропали веснушки, лице Василько голубели широко открытые глаза. Вольга решительно двинулся к нему. Василько упал на колени.

— Прости, воевода! — заныл визгливо. — Бес попутал!

— Так это ты стрелял? — спросил Вольга, вдруг все понимая. Василько затих. — Но почему?

— Марфуша… — Василько всхлипнул. — Люблю я ее. Давно. Стрый мне все толстых сватает, какие самому нравятся, а она маленькая, шустрая… Сначала ее за другого отдали, но он погиб в Поле, я обрадовался… Попросил, чтобы Кузьму к ней поселили, чтоб в гости ходить. А тут ты приехал…

Вольга бросил стрелу и рывком вздернул Василько на ноги. Ненавидяще глянул в побелевшие от страха глаза.

— И давно ты хочешь меня убить?

— В первый раз, когда Кузьму с Микулой пошли выручать. Дело опасное, думал, если что, никто и не спросит… Ну, попала половецкая стрела в волка… Не вышло. Тогда решил здесь.

— В спину?

— Спереди тебя не убьешь. Ты заговоренный — стрелы отскакивают.

— Что ж промахнулся? Первый стрелок в Путивле?

— Руки дрожали.

— Боялся?

— Боялся. Про Марфушу думал: вдруг узнает? И не пойдет за меня?..

— Да ты б ее бил каждый день — за то, что не был первым! — разъярился Вольга. — И за то, что она меня, чужака, приняла и полюбила… Это такая девочка! Добрая, чистая, умная… Ей бы врачом быть, хирургом. Ей люди руки целовали бы! А ты б ее сапоги заставил снимать и онучи свои вонючие раскручивать, как у вас, феодалов, принято! Да еще и покрикивал бы, плеточкой помахивал!

— Что ты, боярин! — Василько испуганно отдирал руки Вольги от своей брони. — Да я ее даже пальцем… Пусть бы только согласилась! Я ей сам ноги мыть буду…

— Повесить его? — деловито спросил позади Микула. — Или сам зарубишь, как Лисьего Хвоста?

Вольга обернулся и некоторое время непонимающе смотрел на Микулу. Разжал пальцы, выпуская железную рубашку Василько.

— Загостился я здесь, — сказал хрипло…

Глава семнадцатая

Русский был странный. Среди шумного многолюдья торжища, раскинувшегося на вытоптанном лугу под стенами Путивля, он один ничего не продавал и не покупал. И не суетился. Спокойно стоял в стороне, с любопытством поглядывая на Костаса. Купца это тревожило, мешая вести торг, он и сам украдкой поглядывал на незнакомца. Одет русский был небогато, но чисто, и почему-то без шапки — это на таком-то солнцепеке! На тиуна или мытника он не походил, на дружинника или боярина — тоже. Костас уже подумывал послать слугу — расспросить о странном госте, как тот вдруг подошел сам, улучив миг, когда покупатели рассеялись.

Вблизи Костас разглядел русского лучше. Он был средних лет — в красивых волнистых волосах уже заметны паутинки седины, небольшая борода с такими же паутинками, круглое загорелое лицо. Редкие даже в Руси зеленого цвета глаза смотрят умно.

— Салут! — поздоровался русский на латыни. — Можно поговорить с тобой, уважаемый!

Русский говорил медленно, старательно выговаривая слова. Его латынь была сухая, мертвая — такую Костас учил когда-то с ритором. Купец удивился еще больше. В южной русской земле латынь знают только монахи, да и то один из сотни. «Почему он не хочет говорить по-русски? — подумал купец. — Хочет щегольнуть, поговорив с иностранцем на его языке? Русские это любят. Но мой родной язык — греческий…»

Вслух Костас ничего не сказал, только поклонился. Когда ты двадцать лет ездишь с караванами от Понта Эвксинского в далекие северные земли да еще через дикое Поле, привыкаешь не удивляться. Даже древней латыни в устах русского.

— Тебя зовут Костас? — продолжил незнакомец (купец в ответ еще раз поклонился). — Слышал о тебе. Я Кузьма, боярин княгини Ярославны…

«Плохо одевает своих бояр княгиня, — хмыкнул про себя грек. — Надо будет предложить ему шелка на рубаху и порты, а то берут плохо. Скажу, что боярину негоже ходить в холстине…»

— Ты бываешь в Тмутаракани? — продолжал расспрос Кузьма.