Витим Золотой (Роман 2)

- А мы тут все глазоньки проглядели, - звеня посудой, с чрезмерным вниманием и ласковостью говорила Прасковья. - Что же это, думаем, такое делается? Уж не захворала ли наша дорогая барышня?

Кутаясь в белый шерстяной платок, Устя неловко молчала. Теперь все ее здесь смущало: и поздний час, и большой диван, обитый черной клеенкой, и низкая, чисто застланная постель с двумя жесткими казенными дедушками. В те счастливые денечки Устя иногда запросто клала голову на подушку и слушала, как Василий рассказывал о тайнах бытия и жесточайшей борьбе, начиная с жизни на Ленских приисках и кончая боями на Красной Пресне в октябре 1905 года, участником которых он был сам лично и во время которых даже получил осколочное ранение. Сейчас Устю смущали любопытствующие Прасковьины глаза, лукаво рыскающие под белесыми кустистыми бровями. "Хоть бы ушла скорее!" - вдруг подумала Устя и покраснела.

- Вот и хорошо, вот и отлично-с! - потирая застывшие на улице руки, неизвестно чему радовался Василий Михайлович. Ему тоже было явно не по себе, да и Устя не могла скрыть своего беспокойного состояния.

Прасковья Антоновна, видимо, это поняла. Обмахнув принесенный ею самовар полотенчиком, спрятав руки под розовый, с цветочками передник, произнесла со значением:

- Ну я пойду, лебеди мои, а вы уж тут одни располагайтеся...

- Да, да! Спасибо! - засуетился Василий Михайлович, чего сроду с ним не было. - Идите отдыхайте, Антоновна, да мы уж тут как-нибудь одни, - не скрывая радости, улыбался, приглаживал щетинистые волосы, поправлял свой жилет. Пригласил Устю к столу, осторожно придерживая за локоток.

- А вы сегодня тоже какой-то новый, - заметила Устя.

- Как то есть новый? - немножко опешив, спросил Василий.

- Торжественный уж очень. - Устя села на клеенчатый диван.

- Виновато себя немножко чувствую, вот и начал церемонии разводить. Василий расстегнул воротник черной сатиновой рубахи и налил чаю. От клокотавшего самовара уютно пахло тлеющими угольками и свежезаваренным чаем.

- Чем же вы провинились?

- Заработался - и про вас забыл... Начал пересматривать свои маньчжурские записи и увлекся... Я вам как-нибудь прочту. Вы пейте чай с кренделями. Прасковья мастерица печь крендели... Как-то очень круто их месит, потом сыплет на под печки сено и на сене выпекает. Душистые получаются, цветами пахнут. Вкусно!

- А мне что-то и чаю не хочется, - не притрагиваясь к налитой чашке, сказала Устя.

- Так чем же вас угощать?

- Ничего не нужно...

- Вы тоже сегодня странная, - задумчиво проговорил Василий. - Может, нам вина выпить немножко? - предложил он. - У меня есть даже заграничное, хозяйское. Сегодня по случаю приезда жены господин Доменов пирует. Я отказался пиршествовать, так мне домой прислано... Видите, в каком я теперь почете... Хотите попробовать?

- Давайте попробуем, - согласилась Устя.

Выпили по маленькой рюмочке и закусили разломленным пополам кренделем. Василий разговорился о Доменове, о неудаче со школой, о новом управляющем, о будущих на прииске преобразованиях, о хищнических замыслах хозяина. Он увлекся и только под конец заметил, что Устя его не слушает, а думает совсем о другом. Она рассеянно вертела в руках рюмку и печально смотрела на крышку воркующего самовара. В комнате было тепло и тихо, но Устю почему-то уют давил и угнетал именно своей чистотой и благоустроенностью, а вкусное, ароматное хозяйское вино неприятно жгло и туманило, кружило голову.

Взглянув на нее, Василий Михайлович неожиданно закашлялся и растерянно умолк. Потянувшись к бутылке, он налил себе еще вина. Устя, закрыв рюмку рукой, отказалась. Он неторопливо выпил один и запил вино горячим чаем.

- Наверно, простудился немного... - вытирая платком губы, глухо проговорил он и, посматривая на Устю, спросил: - А вы все-таки, милая моя помощница, расскажите, что с вами приключилось? Про меня сказали, что я новый... Вы угадали... Но и вас я не узнаю... Гложет вас сегодня какая-то букашка...

- Трудно об этом говорить, Василий Михайлович. - Устя сняла с плеч шаль и повесила ее на спинку стула. На желтую, с синими цветочками кофточку устало легли пряди вьющихся волос. Лицо Усти пылало.

Василий сдержанно кашлянул и отвел глаза, чувствуя, как у него радостно забилось сердце.

- О личном, Устинья Игнатьевна, всегда говорить трудно...

Карие глаза девушки вспыхнули и напряженно заблестели, готовые брызнуть слезами.

Кондрашов видел, что Устя сильно возбуждена и расстроена. Он вспомнил неприятные намеки кухарки и покраснел. "Вот ведь какая ерундища получается!"

- Вы не можете понять меня потому, что, во-первых, я женщина и, во-вторых, Василий Михайлович, личное вы не признаете. Это для вас пустой звук! - горячо заговорила она. - Вы цельный! Для вас жизнь - это процесс накопления силы и мудрости. А я даже от своего замечательного отца ничего не приобрела. Обидчива, горда, слезлива, сентиментальна. Бубновый туз мне жжет спину. От бабьих сплетен я сегодня весь день ревела и решила бежать...