Витькины небеса. Жить ради Победы

      Дядя Зиновий живым и невредимым, весь в орденах и медалях, вернулся с войны. Его боевой путь начинался с обороны блокадного Ленинграда, а закончился автографом на стене Рейхстага. Но вписаться в мирную жизнь у него не получилось, вскоре запил. Никак не мог он уже обойтись без «наркомовских» ста грамм, они-то его и сгубили; утонул по пьяной лавочке в Вятке.

      Кольке-одесситу не суждено было больше подняться по Потёмкинской лестнице к бронзовому Дюку и пройтись по Приморскому бульвару. Колька пал смертью храбрых в Крыму, освобождая Севастополь – город славы русских моряков. Так и не дошёл он до своей родной Одессы.

      Мирон и Кузя, отучившись в школе юнг на Соловецких островах, успели оказаться на боевых кораблях Черноморского флота; правда, на разных. Но повоевать им так и не довелось, к тому времени фашистов с Чёрного моря выгнали. Через несколько лет они вернулись на Филейку и работали на заводе до самой пенсии.

      Старший брат Кузи Григорий закончил войну младшим лейтенантом в Чехословакии. Потом его перевели служить в Прибалтийский военный округ, где летом 1947-го во время короткого боя с «лесными братьями» Григорий пал, насмерть изрешечённый автоматными пулями.

      Начальник кузницы, где надорвался Витёк во время войны, Александр Фёдорович Ветров вернулся после Победы обратно в Москву, как и многие эвакуированные с заводом рабочие.

      А бывший некогда хулиганом Федька по прозвищу Штырь пришёл с войны с двумя ранениями и орденом на груди. Взялся за ум, окончил вечернюю школу. А после стал он работать участковым милиционером. Дожил до старости, правнуков дождался даже. Виктор Александрович проводил его в последний путь лет пять назад.

      Пришедший калекой с войны сосед дядя Илья сдружился с безногим дядей Филиппом, который научил его сапожному ремеслу. Стали они на пару чеботарить. «На двоих у нас одна нога, зато её мы обуваем по высшему разряду!» – посмеивались над собой неунывающие башмачники.

      Начальник отдела найма и увольнения Малышев Николай Дмитриевич, со скрипом принявший двенадцатилетнего Витьку на завод осенью 42-го, долго ещё работал заместителем директора по кадрам.

      Его однофамилец начальник заводской телефонной станции Малышев Иван Николаевич до самой пенсии трудился на предприятии. При нём перешли с ручного коммутатора на АТС. Для обоих Малышевых он, Виктор Александрович, всю жизнь оставался мальчишкой, Витьком, которого они помнили по военному времени.

      О судьбе подселенцев, Мишки Зорина, Семёна и Степана, как ушли они на фронт, так больше ничего известно и не было. Зато хорошо знал ветеран, как трагически сложилась судьба того паренька из Слободского, Гриши Булатова, ставшего непризнанным знаменосцем Победы*.

[*Примечание: Григорий Петрович Булатов (1925–1973) – рядовой-разведчик, совместно с боевыми товарищами первым в условиях боя водрузил штурмовой красный стяг на рейхстаге 30 апреля 1945 года в 14 часов 25 минут. Долгие годы безуспешно пытался он доказать свой подвиг, за что среди знакомых получил пренебрежительное прозвище «Гришка-рейхстаг». В 1973-м году он так и ушёл из жизни непризнанным знаменосцем Победы. Похоронен в городе Слободском Кировской области.]

***

      Тут понял вдруг Виктор Александрович, что все, о ком он только что вспоминал, – по крайней мере, те, о судьбе которых ему известно, – умерли. Давно схоронены на Филейском кладбище и мама с бабушкой. А бабушка перед смертью в 1954 году рассказала, что икону Николая Чудотворца, ту, что хранилась в начале войны у них дома, верующие люди, опасаясь новых гонений, спрятали в надёжном месте до лучших времён. В Серафимовском же храме повесили список, с которым и стали совершать Великорецкий крестный ход. Насчёт гонений бабушка оказалась права. Находящийся тогда у власти Хрущёв пообещал, что в скором времени покажет по телевизору на весь мир последнего русского попа. Снова безбожники принялись рушить храмы, а за ношение крестика накладывалось взыскание.

      Да, все, о ком он вспоминал, умерли, но… Варя, первая филейская красавица, не умерла. Люди, отправившие на неё похоронку, ошиблись. Подобные ошибки не являлись в те военные годы чем-то из ряда вон выходящим. Её не убили, но ранили очень тяжело. Страшные ожоги обезобразил Варю. Сгорело больше половины кожи головы. Из-за начавшейся гангрены Варе ампутировали левую кисть, но болезнь продолжилась, пришлось отрезать всю руку выше локтя. Изуродованная девушка, провалявшись больше года по госпиталям, не захотела возвращаться в Киров. Наверное, постеснялась предстать перед знакомыми такой некрасивой. На Филейке её больше никто не видел. Но слухи ходили, будто бы уехала она в какую-то глухую деревушку в Забайкалье.