Витпанк

Когда я наконец-то стянул со своей головы эту душную штуку, я увидел, что Маккей лежит на полу. Над ним клубился туман. Вначале я подумал, что он, должно быть, случайно нюхнул отключающего вещества. Все вокруг было каким-то расплывчатым, стены палатки мерцали. Парень улыбался мне. Вряд ли возможно, чтобы маска могла улыбаться.

Я велел ему убрать эту дурацкую штуку — не знаю, имел ли я в виду маску или улыбку. Он предложил мне сделать это за него, и хотя вначале я протянул к нему руку, охваченный слепым гневом на его дурацкие игры, меня внезапно охватил страх, что, если я прикоснусь к этой огромной голове, то под моей рукой окажется живая плоть. Нет. Я что-то произнес вслух — возможно, это было какое-нибудь несуществующее слово. Что это там? Тело Гласса тает, стекая вниз со стола? Нет…

Дальше у меня пробел в памяти. Частичная амнезия является весьма характерной чертой подобных ситуаций. Все вокруг то наваливалось на меня, то выплывало из фокуса. Я помню, что ощутил еще один укус, и на этот раз понял, что это игла. К этому времени я уже был прижат к холодной сырой ткани пола палатки, кашляя в созданном нами искусственном тумане. Настойчивые пальцы дергали за мой белый, в обтяжку, инопланетный костюм.

Внутри моего черепа все клубилось, складываясь в теснящиеся хаотические образы, среди которых трепыхалась глупая настойчивая озабоченность — был ли шприц как следует простерилизован? Сам я всегда подхожу к этому очень добросовестно…

Что я знал об этом парне? Это был его первый выход на дело. Я почти не встречался с ним прежде. Они могут принимать любую форму по своему выбору.

Эти глаза.

Он сказал…

Я не могу припомнить всего, что он сказал. Этот скополаминовый коктейль специально предназначен для того, чтобы сбивать с толку. Тонкий голос сообщил мне, что мы играем в опасную игру. Более чем один раз он повторил: «Моя сестра». Я подумал о сестринских планетах, о сестрах-кораблях, отблескивающих серебром, что делают безынерционные повороты и дразняще уворачиваются от экранов радаров. Он сказал: «В институте»[69]. Может быть, он имел в виду Институт Изучения НЛО? В другой момент он сказал: «Вы ублюдки», и потом: «сделали с ней все это», а потом еще: «я долго ждал случая…» Слова небесных богов всегда загадочны — возможно, он хотел сказать, что мы всего лишь побочная ветвь их цивилизации…

Было очень трудно продолжать мыслить. Все смешалось в едином красном пятне боли, поскольку после этого — видимо, дабы лучше запечатлеть в моем сознании, что он говорит серьезно, — он весьма грубо применил Зонд. И здесь уже не было речи о внушении или о пальце смазанной вазелином резиновой перчатки. «Это за нее. Ты слышишь? За нее».

Слышал ли я? В тот момент я не мог по достоинству оценить происходящее как волнующее, трансцендентальное переживание. Я уверен, что никакие химические агенты не способствовали потере сознания, последовавшей сразу же вслед за ним — хотя и не настолько быстро, как хотелось бы.

Очнуться, лежа на расстеленном в грязи холодном полиэтилене, с телом, истерзанным судорогами и другой, еще более глубокой болью… это не то переживание, которое можно было бы рекомендовать кому-либо. «Парень» давно уже скрылся. Я так и не узнал его имени — если он вообще имел какое-либо имя на нашей Земле. Я старался не искать утешения в открытии, что Маккей тоже получил предупреждение — до мельчайших подробностей столь же выразительное, как и я сам.

Под угрюмой серой луной мы кое-как прохромали через процедуру уборки, оставив Гласса спать в своем жалком «вольво», теперь тоже «раздетом», лишившемся всех устройств нашего лондонского коллеги. Когда перед рассветом он придет в сознание, это будет пробуждение к новому членству в рядах похищенных инопланетянами, переживших «провал во времени». Объявит ли он о том, что с ним произошло, или будет лживо блюсти молчание? Впрочем, кому это важно? Гласс больше не имел значения.

Истина — вот что имеет значение. После длительного периода выздоровления, в течение которого я старался держаться в тени (даже мой некогда дружелюбный домашний врач выказал ужасающую черствость по отношению к характеру полученных мною травм), я теперь вижу себя в положении мирского священника, получившего наконец свой собственный знак. Но этот знак подобен таинственному явлению лика Девы Марии в раковине унитаза. Это вещь такого рода, с помощью которой можно привлечь внимание простецов: для самого человека она может значить очень много, но для большого мира это всего лишь еще одна дешевая повседневная сенсация. И за это помутнение вод я возлагаю вину на тех людей, которые сочиняют броские сказки о контактах с НЛО, ни разу не пережив настоящего столкновения с ними, подобного тому, какому мы подвергли Гласса. О, как я ненавижу и презираю этих шарлатанов! Не намного меньше, чем самых узколобых скептиков.