Витпанк

Я уже слышал, что Филлис настучала на нас. Я не винил ее: кто-то из парней сказал, что ей грозились припаять настоящее тюремное заключение, — а может быть, и психушку. Так что она запела. Я сделал бы то же самое. А вы?

Человек в белом халате удалил мне большую часть ногтя на левом указательном пальце. Я плотно зажмурил глаза, пытаясь не завопить. У меня не получилось.

Где-то рядом несколько наших ребят пели погребальную песнь о том, как они «победят однажды»[53]. А тем временем какой-то захолустный килдэрец[54] на нищенской зарплате калечил меня во имя закона.

Филлис раздавала на углу листовки. Судя по ее словам, она была горячей революционной девчонкой — и я нравился ей!

Поэтому-то я и пошел на митинг «Границы Воды».

Кто-то рассказывал, что это название однажды пригрезилось Железному Джону, который более всего походил на лидера в этой принципиально неиерархической организации. Приходилось слышать, что он имел в виду водяные знаки, какие бывают на высококачественной писчей бумаге — но я в это не верю. ЖД было, я полагаю, где-то под пятьдесят, это был ветеран бесчисленных экологических и антикапиталистических кампаний, он проводил слишком много свободного времени, засунув голову в свой фармацевтический шкафчик, так что вряд ли был способен справиться с такой шестнадцатимегабайтной концепцией.

Нас было около тридцати, рассеянных по окрестностям Лондона: панков, хиппи, древолюбов, Матерей Земли, эльфов, фей, рэйверов, социопатов, угрюмцев, обожателей дельфинов, а также по меньшей мере двадцать восемь анархистов различных мастей. Плюс я. Каждый хотел от остальных чего-то своего, и единственным способом избежать долгих ночей бесплодной идеологической болтовни для них было сосредоточиться на ненасильственных активных действиях.

Действия предлагались довольно жесткие — на первом же собрании, на котором я присутствовал, какая-то ущербная девица, не вылезавшая из черного шерстяного свитера, который был размеров на пятнадцать больше нее, выдвинула идею о том, чтобы какой-нибудь мальчик запустил самолетик через наземную платформу метро — так, чтобы тот упал на силовой рельс. Так что формулировка манифеста в итоге была изменена на «относительное ненасилие».

Однако нет ничего относительного в том, чтобы все твое имущество конфисковали (в моем случае говорить почти не о чем, но ЖД наверняка серьезно жалел о потере пластинки «Вельвет Андерграунд»), а тебе самому вживили чип. Вавилон и защитники свободного рынка не умеют работать с относительностью.

Те из «пограничников», с которыми я был согласен, хотели показать людям, что существует альтернатива мусорному потреблению, мусорным развлечениям и мусорной религии. Это означало: пусть корпорации загнутся сами собой, нужно создавать жизнеспособные коммуны, дать возможность всем, кто этого хочет, жить настоящей внутренней жизнью — и так далее, и тому подобное, и все в том же духе. Вы знаете все эти разговоры.

Мне было несложно туда вписаться — но если уж на то пошло, я никогда бы не присоединился к ним, если бы не буча, которую Филлис устраивала у меня в штанах. Я как бы просто интересовался их делами; одновременно я по-прежнему время от времени подрабатывал учителем, хотя школьные бюджеты с каждым годом становились все скромнее. Кроме того, мне порой удавалось довольно неплохо подзаработать, подготавливая ребенка какого-нибудь богатея к экзаменам, или еще что-нибудь в том же роде. У меня была почти пристойная комната, которую я снимал в паре с другим парнем, и за полтора года ее ни разу не ограбили. Нет, дело было просто в том, что у меня на тот момент не было девушки, а Филлис попалась навстречу и…

— Сейчас будет больно! — рявкнул более низкорослый из двоих мордоворотов, приблизив свой нос на два миллиметра к моему.

В спинке кресла была специальная штуковина, которая втыкала чип. Это было удачно — если бы поддатый доктор принялся делать это своими руками, все кончилось бы для меня параличом или смертью.

На одну наносекунду боль оказалась невыносимой. Она началась у меня в спине, перешла в голову и затем прострелила все остальное тело.

А потом, прежде чем я успел подумать о том, чтобы закричать, все уже кончилось.

Затем доктор (я называю его доктором, хотя, возможно, его на какой-то стадии выгнали из медицинского училища) оказался передо мной, держа в одной руке маленькую кисточку для рисования, а в другой пинцет, в котором был зажат мой ноготь. Обе его руки тряслись. Мучительно медленно его дрожащие пальцы поднесли кисточку к ногтю, нанеся на него мазок магической жижи, которая должна была удерживать его поверх дыры в моей шее и препятствовать нагноению.

Предполагается, что откромсать у человека большую часть ногтя — это гуманно: чип сделан очень чувствительным к давлению, чтобы воспрепятствовать попыткам удалить его. Поэтому над ним в качестве защиты пересаживается ноготь. Однако не нужен Зигмунд Фрейд, чтобы сообразить, что подобное членовредительство является еще одним способом запечатлеть в сознании нечестивца все величие закона.