Витражи конца эпохи. Сборник рассказов

Свет у Людмилы Петровны горел в три часа ночи во всей квартире. Испуганная старушка лет семидесяти пяти стояла в коридоре и наблюдала за привычной, слаженной работой двух дюжих молодцов в белых халатах, которые делали свое дело быстро и, хотя ситуация к этому отнюдь не располагала, как-то с юморком, что ли.

– Миша, ты что, озверел? Накинь что-нибудь на него, женщина же смотрит! – весело рычал усатый, высокий костистый врач на такого же крупного, но помоложе, полного безусого санитара.

– Может, костюм ему прикажешь надеть, Иваныч? – проворчал пухлый Миша. – С галстуком?

– Костюм на него в другом месте наденут. Если мы не успеем доставить его по назначению, – объяснил доктор Иваныч. – Ну, давайте, тащите!

– Кто? Я один? Я что, на Геракла похож? – возмутился санитар.

– Похож ты… Я тебе потом скажу, на кого… Что значит – один? – вдруг взревел врач. – Ты единственный, что ли, со мной работаешь? Где Фролов?! Он что, в скорую помощь расслабляться пришел?

– Идет он, поднимается. Лифт же не работает, – заступился Миша за неторопливого коллегу.

– За лифт я не отвечаю, а он у меня точно работать не будет! Пускай между сессиями беляшами торгует или читает лекции о вреде онанизма! Тоже мне, врачи будущие! Шалопаи, трутни, мать вашу! Человеку херово, а они – как черепахи в зоопарке! Простите, – кивнул доктор хозяйке.

Тут как раз появился запыхавшийся Фролов, долговязый студент-медик, заспанный и скучный, подхватил с другой стороны носилки, на которых покоился некто, накрытый грубым фиолетовым одеялом, и мужики принялись транспортировать больного к двери.

– Дышит он? – снова взревел Иваныч.

– Да вроде дышит, – неуверенно подтвердил Миша, – правда, очень слабо. Сами же пульс мерили, Александр Иванович.

– А какого же, хм, хрена ногами вперед тащите?! Еще хотите покойника бригаде приписать? А ну, развернись! – громовым голосом ротного на батарее скомандовал доктор.

Двое, не считая одного лежащего, кое-как развернулись в тесном коридоре и стали спускаться, и пока они, отдуваясь и тихо чертыхаясь, несли свой добровольный крест, врач Александр Иванович пытал бедную Людмилу Петровну.

– Милицию вызывать не будем, ни к чему. Вам – дополнительная травма. Документы мы заберем. А так, вообще-то, кто он? Родственник, знакомый?

Людмила Петровна заволновалась еще больше, зашлепала губами, неловко поправила халат, заговорила скороговоркой:

– Всего два месяца его знаю, постоялец он. Химик. Вы не думайте, всё по закону, прописка московская, человек он смирный, платит немного, но не задерживает.

– Да ничего я не думаю, – устало отмахнулся Александр Иваныч, – алкашил он? Пил?

– Пиво пил, видела, да кто ж его не пьет! А пьяным – ну так, чтобы в глаза бросалось, – нет, не заваливался. Я забот с ним никаких не знала – смирный человек, интеллигентный. С родителями, говорит, жить не желаю, самостоятельным хочу быть. Много, видать, работал, приходил поздно. Чем он по ночам занимался – не мое дело, может, спал, может книжки свои научные читал… Телевизор старый, черно-белый, я ему отдала…

– Ну, дальше, – нетерпеливо произнес врач.

– А давеча вот, знаете… Что-то мне показалось посередь ночи, – сердце у меня не так стучит, – всхлипнула Людмила Петровна, – я за валокордин схватилась, тридцать капель в рюмку накапать хотела, да руки-то уже как крюки, не держат! Пузырек-то возьми да упади, и упал прямо между стенкой и кроватью. Я руку просунула, а не достаю, надо кровать отодвигать. А отодвинуть никак не могу, тяжелая! Я заплакала и пошла к нему стучаться – неудобно человека будить, а что делать? Мужчина, ему – пара пустяков, а я бы не забыла, приготовила бы на ужин что-нибудь вкусненькое, пенсии не пожалела бы…

– Дверь не заперта была? – перебил врач.

– Там крючок есть, но он никогда не запирался – чего от меня запираться, возьму я что? И сама я не запираюсь. Вот… Стучала я, стучала – не открывает. Тогда я дверь отворила и вошла… А он лежит на кровати вытянувшись, на спине, как покойник, и совсем голый, срамной. Нос у него был острый, как из воска сделанный. Я чуть со страху не померла – никакой валокордин не помог бы, откуда только силы взялись, чтобы прямо там не упасть! Но тронуть его не решилась, а сразу побежала вам звонить…

Александр Иванович пошарил глазами по комнате, рванулся к столу, пристально осмотрел что-то, и со злобой, но в то же время удовлетворенно, произнес:

– Ага, химик, значит… Кокаин. Нет, однако, не кокаин. Тот белый, а этот желтый какой-то, как мука дрянного сорта. Что это? – обратился он к старушке.

– Да откуда ж мне знать, сынок, – совсем растерялась Людмила Петровна, – я ему комнату сдала, и ни на что его не смотрела. Прибиралась иногда, да мало ли что там у них, у химиков-то… А скажи, сынок, не соври – не посадят меня за это? Может, бомбы он делал, мирных граждан в метро взрывать?

– Он свою жизнь взорвал, – с достоинством, сознавая собственное превосходство, произнес врач, аккуратно собирая порошок в маленький целлофановый пакетик – И не жил ведь еще, дурак. Химик… По паспорту – двадцать восемь лет. Имя красивое – Ярослав.