– Лети, лети в свой Будапешт! А можешь и подальше, – крикнул Ярослав и с силой бросил трубку на аппарат. Она закурил, опустился на стул и огляделся вокруг. Ничего нового – столы, колбы, шланги, трубки, печи, инструменты, компьютер. Опостылело всё. Как писал поэт – живи еще хоть четверть века, исхода нет…
Многие люди в подобном состоянии выручают себя именно работой, но Ярославу это не удавалось. Он мог работать лишь в состоянии душевного покоя, которого сейчас не было.
В отчаянии он смахнул со стола несколько прозрачный емкостей – пробирок и колбочек – на пол. В тишине послышался жалобный звон разбиваемого тонкого стекла, пластиковая трубка оборвалась и свернулась в спираль. Содержимое емкостей, белые и желтые порошки, рассыпалось, словно на кухне у неловкой хозяйки.
Эта маленькая катастрофа чуть-чуть вернула Ярослава к жизни. Он покачал головой, выругался, осуждая себя за содеянное, и пошел за веником. Порошки он собрал на лист плотной бумаги, старательно вычистив щели и углубления в старом потрескавшемся линолеуме.
Ярослав осторожно понес картонку к урне, стараясь ничего не рассыпать. Он немного простудился в последнее время (было межсезонье с его коварными ветрами, слякотная агония зимы) и чихнул на весь этаж опустевшего института. Облако порошка окутало его, заставило чихнуть еще пару раз. Ярослав задержал дыхание, но чихнул опять, уже не так смачно, и остановился, поневоле вдыхая мелкие частицы, распыленные в воздухе.
Внезапно плотный, почти забытый по прошлым алкогольным возлияниям дурман ударил ему в голову, но затем вдруг стало необычайно легко. Странное, неизведанное ощущение окатило его с ног до головы. Ярослав почувствовал, что находится уже не здесь, в тесном казенном помещении лаборатории, что он уже оторвался от земли, что он парит в небесах, как Икар! Он летел над бездной – огромной пастью желто-красной пропасти, знакомой по старым приключенческим фильмам, которые когда-то в юности вызывали в нем восторг соприкосновения с настоящей жизнью, не давали спать ночами. Далеко внизу бурлила горная река, темная, широкая и сильная, как вена атлета.
Воздух, ставший твердым, раздувал готовые взорваться, подобно глубоководным рыбам, вытащенным на поверхность, легкие, вдавливал внутрь глаза, сжимал всё тело. Непонятно было, какая сила несла Ярослава над бездной и не давала ему упасть. Он еще не мог осознать тогда, в первый раз, что полет над этой пропастью – его видение настоящей жизни, мечта его юности. Настоящую жизнь придумал не он, она досталась ему против его воли. Никто не спрашивал его, какой жизнью он хочет жить. Кто-то решил это за него. Большинство людей взрослеют, становятся добропорядочными (или не очень) гражданами, одерживают маленькие победы, переживают незначительные поражения. Им не нужно отрываться от земли. Кто-то решил, что и ему – не нужно. И очень сильно в этом ошибся.
Река извивалась внизу, подобно змее, и несла в себе какую-то неясную идею. Во всем есть идея – никогда Ярослав не сомневался в том, что это так. Трава на лугу, птица над ним, загадочная морда кошки, хитрое лицо женщины, даже грязный бездомный попрошайка у мусорного бака – все несут на себе печать своей необходимости в мире. Не будь чего-нибудь одного – мир станет неполным, усеченным, как неправильная геометрическая фигура. И полет Ярослава, маленького богом забытого человечка над одним из величайших разломов земной тверди – тоже был одним из обязательных явлений вечной жизни. Он еще не чувствовал, как ему хорошо. Ему еще предстояло разобраться в своих ощущениях. Тогда он только смотрел – и видел. Внизу блестела вода. Справа и слева высились лишь отвесные оранжевые камни. Сверху нависало яркое матово-синее небо. Это было как чрево жизни, потаенное и величественное место матери–земли.
В первый раз видение продолжалось всего несколько секунд, хотя для Ярослава они показались несколькими часами. В один миг всё пропало. Исчезли бездна, река, небо. Он лежал на боку, скрючившись в жалкой позе, и долго не мог пошевелиться, прийти в себя. Не хотелось верить, что вокруг него всё та же лаборатория, тот же постылый вечер. Что Наташа летит в Будапешт и думает о предстоящей работе, и до утра он остается совсем один… Впрочем, уже не совсем. С ним будут воспоминания о виденном, поразившем его навсегда.