Витражи конца эпохи. Сборник рассказов

Вспоминал он свой земной путь. Начался он с прибытия после войны в чудом нетронутый бомбами и снарядами подмосковный поселок, в котором почти не осталось мужчин, оказавшихся в земле еще в сорок первом, в самое лихолетье, когда всех забрали на войну – кого по доброй воле, кого нет. Ополченцы гибли сотнями и тысячами, и лишь немногие не только смогли пережить морозную московскую битву, но и пошли дальше, становясь безвестными или знаменитыми героями великих сражений. Тогда, в начале лета сорок пятого года Борис Алексеевич, ветеран войны, имеющий при себе все удостоверения и заверенные соответствующими подписями бумаги, явился в райцентр и рассказал о себе всю горькую правду. Поведал он о том, как погибла его семья под бомбежками в смоленской области, как шел он до границ Польши, как освобождал Европу, как брал последний бастион фашистов – Прагу, как выжил, наконец. Ему, надо сказать, повезло, хотя его межгалактические сородичи тогда никак не помогали адаптироваться к земной жизни. Бориса Алексеевича в те годы не посадили, не отправили на каторгу в Сибирь, и вообще власти отнеслись к нему вполне благосклонно. Никто не проверял его родословную, документы рассмотрели поверхностно, не искали ни родственников, ни однополчан. Он стал одним из десятков тысяч тихих героев, вернувшихся в Подмосковье с войны. Тогда еще Система, какой бы зверской она ни была, не забывала о своих героях, обеспечивших ее безбедное существование на хмельном послевоенном энтузиазме на многие годы вперед. В общем, фронтовику выделили участок на краю поселка, дали немного денег и облигаций, рекомендовали устроиться во ВТУЗ расположенного неподалеку авиазавода. Также недалеко, почти рядом, находился старейший в стране физико-химический институт, где, как намекнули Борису Алексеевичу, он тоже не был бы лишним.

Спустя три месяца Борису Алексеевичу опять же намекнули серьезные, постные, в основном хронически тыловые люди, что он может осваивать совершенно дикие участки вдоль железной дороги. И, стало быть, площадь своих наделов, данных ему сельской администрацией, понемногу расширять.

Между прочим, все происходящее лишь вызывало в нем живой интерес, но никак не трогало. Как решило военное и научное командование Козерога, вести записи было нельзя, и Ю-во запоминал до минут каждый прожитый день, готовя отчет, который он должен был представить по возвращении на корабль. Прибытие челночного аппарата Борис Алексеевич ожидал через два месяца по земному времени, а пока, в целях конспирации, обустраивал свой надел, что-то строил, копал, знакомился с людьми, легко поступил на учебу во ВТУЗ авиационного завода, на всякий случай не с первого раза сдав экзамен. Он знал, что все происходящее с ним – временно, все забавляло его, казалось удивительным приключением в доисторических джунглях, которое вот-вот должно было кончиться, раствориться вместе с непривычной земной оболочкой.

Многого он не понимал и не принимал, будучи на порядок умнее как своих одногодок, так и людей постарше. Но, став демобилизованным русским солдатом середины двадцатого века, он, понятное дело, оказался в информационной изоляции, и не мог знать ни из газет, ни из радиопередач, о том, что происходит в мире, отличном от того, в который он попал. Очень скоро он понял, что средства информации здесь не имеют никакого смысла и что невозможно понять, где правда, а где ложь, потому что информация как таковая отсутствовала, была лишь ее интерпретация, угодная властям. Это наблюдение, как наиболее важное, он бережно, как подобает истинному исследователю, положил в определенные ячейки мозга. Как и то, что люди в стране его временного обитания проживают хорошие – кроткие, доверчивые, милые, умные – и в то же время, в массе своей, абсолютно не задумывающиеся о смысле происходящего. Их можно было обмануть, запросто можно было убить, изолировать их родных, близких. Можно было платить им гроши, и они все равно оставались открытыми, жизнерадостными, чистыми людьми – такие были в большинстве. Но имелись, конечно, и стукачи, и тунеядцы, и так называемые руководители, которые не умели руководить ничем, кроме собственного стремления к корысти и теплому местечку. Борис Алексеевич долго не мог понять – как же так? Как можно создавать что-то новое, радоваться жизни, любить, рожать ребятишек, будучи под прессом если не вранья, то откровенного искажения фактов? Как можно уверовать в то, что твой сосед – заклятый враг, если только позавчера сидел с ним за столом в облаке папиросного дыма, уважая его и пользуясь его уважением?