Витражи лесной столицы

Впрочем, через пять минут я резко включила его обратно: за окном появилась какая-то белая тень – призрак? огромная птица?.. Послышались лязгающие звуки, и мгновение спустя окно открылось. С карниза в номер ужом ввернулся Мокки. С одеялом в руках – непомерно воздушным, гостиничным.

– Мне не нравится моя комната, холодная какая-то, – проворчал Бакоа, педантично закрыл окно и, не говоря больше ни слова, по-свойски пристроился на пустующей половине кровати.

– Вообще-то, здесь есть одеяло, Мокки. Мог не тащить.

– Ага, чтобы ты подумала, что я к тебе клеюсь.

– А как, прости, одеяло соотносится с этой мыслью?!

– Вот полежи и подумай. Молча.

Мы откатились на разные стороны кровати и отвернулись друг от друга. Я вновь погасила ночник.

Мокки завозился и нарочито зевнул.

– Интересно, как там поживает аристократишка.

– Наверное, тоже скучает, – буркнула я.

– Думаешь? А мне кажется, он из тех, кто очень боится любых расставаний и перемен, а потом, стоит им случиться, мгновенно привыкает к новой обстановке. И до свидания. С глаз долой – из сердца вон, и все такое.

Я нахмурилась и перевернулась на спину, глядя в потолок.

– У меня тоже есть такое ощущение, – призналась я нехотя. – Но если Талвани достаточно трех суток, чтобы отбросить все, что нас связывает, то, знаешь… Лучше, если он сделает это сейчас, чем, скажем, еще через годик-два.

– Ты считаешь, он вообще не придет на корабль в воскресенье? – Бакоа лег на бок и подпер щеку рукой.

Я аж подпрыгнула.

– Что?! Нет! Мокки! Пока ты не завел этот разговор, я об этом даже не думала! Какого гурха!

– Нет, ну а что? – он пожал плечами и взлохматил и без того дыбом стоящие русые волосы. – Считай, мы с тобой выкинули его в естественную среду обитания. Он всю жизнь здесь провел, пока не связался с тобой. И впервые за долгие годы он снова… ну… полноценный. Может жить в свое удовольствие, а не как раньше, и при этом пользоваться всеми благами своего положения. А каковы его ближайшие перспективы в нашем обществе? Ввязаться в ограбление, которое ему с его богатством на фиг не сдалось и которое, как он говорит, «скучное», раз у него поначалу нет роли?

– Он бы сказал, если бы не хотел этого, Мокки.

– Да. Но, возможно, он только теперь понял, что не хочет.

Я вздохнула, выдернула из-под себя подушку и ударила ею Мокки, заставив его тоже перевалиться на спину.

– Твою ж мать!.. – невнятно взбрыкнул он под ней, потому что я держала ее так, будто хотела его придушить. На самом деле, конечно, вору хватило одного движения, чтобы отбросить и мою руку и подушку и вновь вернуться в эту позу царской наложницы – томную, на боку, с ладонью под щекой и взглядом из-под ресниц.

Мокки-фаворитка. В другом настроении я бы посмеялась над этим.

А сейчас. Я догадывалась, почему Бакоа так говорит о Тилвасе.

Самого Мокки слишком часто бросали. Кто молча, кто с улыбочкой и тысячей извинений, кто с плевком в лицо (фигуральным или нет). Этот страх – тебя оставят, тебя точно оставят, ведь на самом деле ты недостаточно хорош, и лишь вопрос времени, когда они это поймут, – был так давно и крепко вшит в личность Бакоа, что казался мне одной из его основных характеристик.

Грубо говоря, конкретно к Тилвасу это почти не имело отношения.

Вот только я с яростью обнаружила, что тоже боюсь – и ровно того же самого. Что мы – будто два камня, тянущих Талвани куда-то вниз. И образом жизни, и поехавшей психикой. И вообще… собой.

– Ты меня бесишь, – сурово сказала я Бакоа. – Все было хорошо, а ты пришел и теперь я не могу спать и страдаю.

– Ой, да хватит заливать-то, – он закатил глаза. – Будь все хорошо, тогда, во-первых, ты бы сразу отрубилась, а во-вторых – просто оборвала бы меня на середине мысли. А так – выслушала и не возражаешь.

Я вздохнула. Ну да, логично, что Мокки тоже не слепой дурак и что-то в этой жизни понимает.

Еще через минуту нашего мрачного поглядывания друг на друга Бакоа вздохнул, закрыл глаза и шмякнулся лицом вниз, ложась на живот.

– Ладно, давай спать, – невнятно буркнул он прямо в подушку. – Пока не поднимемся на борт в воскресенье и не поищем его имя в списке пассажиров, думать обо всем этом бессмысленно.

– Ага, – кисло сказала я.

– Выше нос, Джеремия, – продолжил «подушковещать» Мокки. Потом, не меняя позы, поднял одну руку, и нашарив ей мое лицо, все еще обращенное к потолку в неясных сомнениях, попросту накрыл мои глаза ладонью.

Ну как-то так мы в итоге и уснули.

С каждым последующим днем волнение усиливалось.

Я уже ругала себя на всех языках – и живых, и мертвых, – какие только могла выудить из своей памяти. Не зря говорят, что самое страшное – ожидание. Добавлю: ожидание вердикта.

Явится Тилвас на корабль или нет? Или, действительно, впервые за долгое время оставшись без нашего тлетворного влияния, очнется и поймет, что свернул куда-то не туда на тропинке жизни?