Витражи. Лучшие писатели Хорватии в одной книге

А через некоторое время, непонятно как, они вдруг менялись ролями, и теперь старики утверждали то, о чем еще недавно говорили молодые, а молодежь, несколько успокоившаяся и обретшая мудрость в ходе дискуссии, считала, что все это вздор и что можно только пожалеть отца, у которого родился такой ребенок.

Вот так в этой истории и раздорах, которые не оставят глубокого следа, а окажутся лишь своего рода военными маневрами и подготовкой к некой будущей, настоящей войне, возникнет и начнет обрастать подробностями легенда о Караджозе и его свите, а она, в свою очередь, превратится в миф, доживший до наших дней. Пусть и во фрагментах. Пусть даже и в одном сохранившемся слове.

И все это от скуки, от тоски и летнего безделья, а еще и от затаенной людской злобы, о которой лучше и приличнее не говорить. Если бы не зло, наверное, не было бы и народных преданий, и деревенских легенд, не было бы фольклора. Если на свете найдется народ, не знающий зла, то о нем никто ничего не знает, ибо это народ без фольклора.

Примирившись с результатом первого тайма и несколько отвлекшись на другие дела и грядущие события, гости и хозяева, сидя вокруг стола за лимонадом, ждали продолжения матча.

Катарина и Илия по-польски не понимали ни слова, особенно когда спортивный комментатор от волнения начинал тарахтеть вроде болтливого итальянского торговца из Риеки, который два раза в году появлялся в Мирилах с помадой и прочей женской парфюмерией и вызывал у местных жителей лишь смех, но всегда находил покупателей в Немецком доме. Катарина жалела этого хитрого маленького старичка и покупала у него и то, что ей не было нужно, не понимая в его ненормально быстрой речи ни слова, хотя итальянский знала.

Точно так же она сейчас не понимала польского комментатора, вещавшего из Страсбурга, и все время внимательно смотрела на профессора Томаша Мерошевского.

– Смотри только на него, – подсказала она Илии, – по его лицу ты увидишь, как идет игра. По глазам узнаешь, какой результат.

Так она сказала, и все засмеялись, как будто услышали хорошую шутку. А она после этого могла спокойно смотреть на его необыкновенно красивое, хотя уже старческое лицо. И понимала все, даже то, что польский комментатор не сумел бы высказать.

Шведский судья коротко свистнул, начался второй тайм. Давид перестал злиться на отца. Нельзя было злиться долго. Он все помнил, но никогда долго не злился. Мирился со сказанными словами, с отцовскими чувствами и с отсутствием любого чувства.

«Шерфке возвращает мяч вратарю. Тот собирается послать его ногой на другую половину поля. Перемещается с мячом, оставаясь почти на месте, оценивает расположение бразильской защиты и наших нападающих. Бьет, мяч летит прямо к штрафной площадке противника, Вилимовски принимает его на грудь, мяч на земле, Вилимовски обманным движением обходит Эркулеса…»

Хотя понятно, что матч, скорее всего, будет проигран, вся польская десятка, единая в своем порыве, влекомая коллективной фата-морганой, устремилась к воротам противника. Бразильцы защищались без особого труда, и это заставило комментатора смириться с судьбой настолько, что в какой-то момент он принялся описывать красоты Страсбурга, и, казалось, только и ждал, когда же матч закончится.

И вдруг монотонность радиотрансляции резко прервалась.

Почти целую минуту комментатор в разных тональностях – подобно тенору в новейшей футбольной опере прославленного изгнанника Арнольда Шенберга, если, конечно, это не сплетни какого-нибудь злопыхателя и антисемита и господин Шенберг на самом деле написал футбольную оперу, – повторял одну и ту же четырехсложную фамилию.

Его равнодушный голос зазвучал взволнованно, потом удивленно, как будто из его вафельного рожка вывалился шарик мороженого, и, наконец, изумленно; он что-то кричал, он был вне себя, он не умел объяснить слушателям, что же происходит на поле. Вместо того чтобы описать действия, разворачивающиеся у него перед глазами, он повторял и повторял одну-единственную фамилию.

Он со слезами в голосе выкрикивал: «Вилимовски, Вилимовски, Вилимовски», а у него за спиной поднимался девятый вал голосов болельщиков.

Казалось, целый народ в экстазе и полном безумии, в каком-то необычном порыве коллективного душевного подъема и самопожертвования, до этого момента не описанных в истории человечества, двинулся на Бразилию и бразильскую штрафную площадку, чтобы там дождаться Судного дня. Профессор Томаш Мерошевски, не понимая, что происходит, вскочил с кресла, и тут весь стадион взревел. И снова не было слышно голоса комментатора.

Когда Вилимовски понял, что все напрасно, напрасны любые общие усилия и все его личные знания о тактике захвата территории противника, что больше не имеют смысла ни обманные движения, ни танцевальные па, он рванулся к воротам соперников так, словно его неудержимо тащит туда какая-то сила притяжения, и на глазах и к ужасу бразильских игроков, скорее силой воли, чем футбольным приемом, вбил мяч в сетку.