Витражи. Лучшие писатели Хорватии в одной книге

Почему, собственно, саранча отправляется в свои походы, тучами поднимаясь в воздух, скорее можно понять не на скошенном лугу, в непосредственном дружеском общении с этим симпатичным созданием, а где-нибудь на стадионе или в пивной. Не обязательно в Мюнхене.

Почему вдруг рука поднимается вверх, приветствуя и предвещая Смерть, остается постоянным предметом размышлений. И что интересно, все (имеется в виду саранча) вдруг принимаются делать одно и то же, а после каждый приводит себе в оправдание, если до этого вообще доходит дело, какую-то свою причину.

17 июля 1883 года облако саранчи остановило поезд на железной дороге Вена – Будапешт. Пассажирам пришлось покинуть вагоны и провести ночь среди полей, на заброшенной станции. На следующий день, да и то не с утра, а ближе к полудню, при содействии прибывшего отряда гвардейцев и нескольких орудий, которые открыли огонь (очевидцы утверждали: прямо по Солнцу!), поезд наконец продолжил путь, правда, без одного пассажира, который, заметно взволнованный произошедшим событием, еще накануне вечером пешком отправился обратно в Вену.

Если внимательнее вчитаться в эту историю, то может показаться странным, что поезд следовал из Вены в Будапешт, а не наоборот.

Червь

В данном случае важнее всего точка отсчета. Если двинуться от червя к более высокой форме, то он предвещает ее гибель. Например, когда заводится в ней или просто является ей во сне. И наоборот, если пойти от червя к низшим формам, вроде всевозможного гнилья и навоза, то червь возносится над ними как символ и предзнаменование более совершенных форм. Несомненно, это момент триумфа данной феноменологии, ибо здесь со всей очевидностью становится ясно, что она позволяет охватить все живое как потенциально мертвое, но при этом несущее в себе возможность снова стать живым, как, например, в случае проросшей из могилы травы. Науке, однако, с этим созданием не повезло, так как с помощью понятия «червь» предпринимались безуспешные попытки объять почти бесконечное множество явлений. Это обстоятельство нашло свое отражение в языке, именно поэтому червь является действующим лицом многих поучительных или же просто образных выражений, выступал тем самым в роли настоящей «звезды» жанра пословиц и поговорок. Значителен вклад этого создания в художественную литературу. Иов, например, именно в образе червя, извивающегося в пыли, воспринимает самого себя. В довольно известной пьесе Вильяма Шекспира не кто иной, как черви едят за ужином одного дворянина, а несколько позже червей обнаруживают в пустом черепе шута. Самого же героя этого популярного произведения постоянно гложет червь сомнения. Однажды он даже вынуждает его сделать заявление вроде «быть или не быть?», что по сути дела представляет собой сформулированную философскую позицию червя в мире (in-der-Welt-sein «Быть во Вселенной» (нем.)). В частности, червь – это существо, которое самим своим происхождением выбирает позицию между живым и неживым, между «быть» и «не быть», и ему, в отличие от большинства других созданий, удается на этой позиции удержаться.

Этим далеко не исчерпываются точки соприкосновения червя и великой философии. Например, любовь между червем и книгами уходит в глубину веков, когда книжные переплеты были деревянными. Позже выяснилось, что червь может съесть практически все, что в состоянии вынести бумага. Черви с равным аппетитом угощаются и книгами самых больших сквернословов и циников, и теми, которые написали утонченные и нежные души. Внешний вид книги для них тоже не имеет какого-то высокого смысла, так же как вряд ли есть какая-то существенная разница между глотанием и чтением. В Кенигсберге черви съели несколько экземпляров «Критики чистого разума» Канта в качестве основного блюда и на десерт одно небольшое по объему, но прекрасное сочинение того же автора о механике неба. А уж черви в виде червя сомнения мучили его самыми разными способами. Современники проверяли по Канту свои часы, поскольку он каждый день в одно и то же время появлялся на главной городской площади, как будто на пари или выполняя некий зарок. Кроме того, можно было предположить, что речь шла о какой-то мрачной игре, которая была видна землякам Канта только через свое внешнее проявление, как феномен. Ессе homo, подумаете вы, вот человек, заводящий себя самого как нюрнбергскую игрушку, которая тем не менее своими четкими движениями участвует в Божественном устройстве и порядке.

Ну, а что потом…

Еще при жизни Канта черви начали есть его лучшие книги, а его самого грыз червь сомнения, заставлявший задумываться: реально ли существование Кенигсберга, людей на площади, приподнимавших в знак приветствия свои шляпы, карманных часов, которые они в этот момент как раз заводили, и, что, конечно, хуже всего, реально ли существование его самого – Иммануипа Канта, книжного червя и профессора?